Честно признаться, летние каникулы он и любил, и ненавидел одновременно. Расставание с неугомонной стайкой любимых учениц давалось тяжело - он как раз вступил в тот шаткий возраст, когда все трогает до глубины души, почти как в подростковый период, но гораздо болезненней и дольше, а к ощущениям неизбежно примешивается горьковатый привкус осознания собственной старости, еще не наступившей, но грядущей и уже показавшейся из-за горизонта. Первая седина на висках придавала шарм, но вселяла тревогу, пополнившаяся амбулаторная карточка в поликлинике была предметом удачных шуток в компании сверстников, но никак не вселяла надежды. Девочки, его девочки всегда были теми нитями (а некоторые - и канатами), удерживающими его на плаву, с ними он всегда чувствовал себя не старой развалиной, а полным сил и способным..на что угодно - особенно, когда Клара Белл начинала томно поджимать губки, глядя на него поверх листа с контрольной или Кристиана Мур элегантно ставила локотки на учительский стол, и он мог заметить с нарочитой небрежностью распахнутый ворот белой блузочки, под которой угадывалась весьма основательно наметившаяся грудь. А стройные ножки маленькой еврейки Анны, загорелые, с чуть подбитыми всегда коленками и этими чудными белыми гольфами - совершенная юность, так упруго бившая в теле расцветающей маленько женщины, которая непременно когда-нибудь растеряет все свое детское еще очарование, станет женой и матерью и пополнит ряды успешных и благовоспитанных леди, забудет старого учителя а может, и нет, но это уже будет неважно, в первую очередь для него. Девочки, сегодняшние, косички-хвостики, тщательно прилизанные озабоченными мамашами, длинные ресницы, тайком накрашенные, нежные мочки ушей, сбрызнутые духами, стащенными у подружек и старших сестер, колечки-фенечки, тайные записочки на уроках, находимые им потом между парт, позабытые в тетрадках, оброненные в суматохе - он разглаживал их, бережно, точно бесценные реликвии, аккуратно складывал в старый фотоальбом. Их секреты могли быть еще совсем невинными, вызывающими слезы умиления, но бывали и настоящие откровения, достойные опытных развратниц, заключенных в маленькие, хрупкие тела ангелочков и феечек. Он и сам не знал, какие ему нравятся больше - в первых было больше очарования и мягкой, легкой нежности, от вторых можно было потерять голову, но все они - от самой забитой и скромной Клодии Даль в застиранном сереньком платьице до звезды его класса Вероники Амбреро с копной дивных густых черных волос и звонким, серебристым смехом - были дороги ему. Он знал их всех как свои пять пальцев, даже если они и не догадывались об этом - к примеру, он знал, как дурнеет на глазах та же Вероника, ревущая в женском туалете, и то, как страстно и отчаянно стонет "серая мышка" Клодия Даль, уединившаяся со старшеклассником в старом велосипедном сарае. Так или иначе, все они были ЕГО девочками. И все лето он с нетерпением ждал первого школьного звонка, чтобы вновь собрать их всех у себя, подросших за время каникул и загоревших, ему придется долго их успокаивать и возвращать в привычную рутину из уроков и домашних заданий, и он еще помедлит, прежде, чем строго призвать их к тишине, полюбуется возбужденными личиками, сверкающими глазами, послушает восторженные рассказы про летний лагерь и первую - всегда первую! - любовь.
Летом прекрасным было только одно обстоятельство - из-за гнетущей жары девочки забывали про вечные чулочки-блузочки, сменяя их на коротенькие юбочки и воздушные маечки, а походка их, упругая, чуть вялая из-за зноя, будила в нем ревущие, безудержные инстинкты.
Этот вечер он проводил в клубе, обжигая губы невкусным, но красивым коктейлем и наблюдая, как покачиваются в такт музыке юные, напряженные тела. Его девочек не было здесь - в этом он уже убедился, хотя он знал, что порой, тайно от родителей, они сбегают сюда, окунаясь в пучины соблазна и после, на уроке, до них невозможно достучаться - опьяненные больше свободой нежели алкоголем, они становятся совершенно неуправляемыми, и тогда за ними нужен глаз да глаз, ведь как учитель он должен уберечь их от беды.
Он уже собрался уходить и оставил деньги на столике - но, проходя по коридору, наткнулся взглядом на хрупкую девичью фигурку, окаймленную полумраком. В этой незнакомой девчушке, размалеванной под взрослую, было все то, что заставляло его сердце биться чаще при взгляде на свой класс - только если том случае Вероника Амбреро пробуждала в нем жгучее любопытство, Клодия Даль - затаенную, порочную страсть, а чернокудрая Анна - щемящую до боли нежность, то сейчас он испытал все это одновременно причем в десятикратном размере. Она была совершенством, чудовищем, созданным, чтобы сломить его, уничтожить на месте, растоптать его волю и небрежно махнуть ресницами, не замечая блеска в его глазах, со скучающим видом вращать соломинку в стакане с коктейлем и покачивать ножкой под столом, не видя его мучений, сраженного наповал, раненого в самое сердце ее вызывающей, дерзкой красотой, сладостной горечью юной нимфетки, будто сошедшей со страниц давней, зачитанной до дыр книжонки, порочной - и ослепительно невинной в своей порочности.
Он знал, что не имеет права делать то, чего так жаждало сейчас все его существо. Он знал, что если сделает это, то ей понравится - ведь она так хотела выглядеть взрослой, и судя по ее блестящим глазам выпила она достаточно, чтобы чувствовать возбуждение, а не тревогу. К сожалению - или счастью - он сам выпил достаточно.
Приблизившись к ее столику, он галантно склонил голову, играя в джентльмена, потрясенного красотой спустившегося с небес ангела, хотя улыбке ее ярко накрашенных губ позавидовала бы сама Лилит.
- Мадемуазель, я вижу, вы заскучали. Разрешите мне скрасить ваше одиночество своим присутствием? - дешевая банальщина, но сказать изящнее значит переиграть, вызвав взрыв недоумевающе-презрительного смеха, сказать проще - пробудить спящий сейчас инстинкт самосохранения. Он выбрал золотую середину, пока что лишь прощупывая почву.[AVA]http://t1.gstatic.com/images?q=tbn:ANd9GcQMJNsL7XC4xodBxHmxTeqBGzlGsAg1zz8ORNHb30Pt_ksP7JfhitcFMgnX[/AVA][NIC]Габриэль Либре[/NIC]
