Набегающий со стороны залива ветер нёс с собой холодную влагу, оседающую в волосах, собранных в высокий хвост лентой, ветром и солью. Здесь, у залива «Тростникового дома» в бухте «Двух взглядов» и разворачивались некогда драматические события известной драмы «Мацукадзе». Сосны Такасаго часто использовались, как поэтический образ, но Ория любил это место по-своему, даже не принимая в расчёт «Ветер в соснах». Здесь было спокойно и неспокойно одновременно.
Стройные ряды сосен наполняли морской воздух ароматами хвои – этот запах самурай предпочитал сладким цветочным, и в полдень, особенно если полдень выдавался солнечным, сосны источали удивительно сильные запахи. Ветер обычно унимался и гулять между деревьями было бы спокойно… если бы не дальний шёпот волн.
«Море стонущей воды! –
Тот залив зовут…»
Волны перекликались друг с другом, обещали что-то тоскливое – может, пытались напомнить о том, как печальны были одинокие ночи в пропахшей солью рыбацкой хижине, когда её покинул Юкихира? Кто знает… Но редкий крик чаек, пронзающий звенящую тишину, не нёс с собой ни облегчения, ни покоя. Эти птицы словно служили вечную и оттого заунывную погребальную службу по призракам юных рыбачек, имевших несчастье полюбить того, кто вскоре покинул их…
Октябрьский ветер уже не нёс с собой облегчения в зной – это были резкие и холодные порывы, которые разбивались о фигуру Ории почти со злобой, и злобе этой мужчина был только благодарен. Именно такой ветер должен сопутствовать «безбожному месяцу» - ведь по поверьям осенние боги покидают землю именно в октябре, и как же символична теперь была эта битва с богом смерти!
Для неё Мибу достал одно из самых дорогих хаори, которыми только обладал – старинное хаори из ткани синобу, по которой шёл очень путанный и практически незаметный глазу узор, ощутимый только тактильно, как мельчайшие неровности на одежде. Ткань сама по себе отличалась лиловатым цветом, а по желанию её изготовителя её окрасили ярче – в цвета глициний. Это было даже смешно. Глициния символизировала траур или тайные свидания, а само слово «синобу» вмещало в себя такой спектр эмоций и значений! Любовное томление, тоска, одиночество и мучительная страсть – всё это выражало хаори, которое, вопреки традициям, не имело никакого узора на подкладке.
Ория пошёл от сосен к ровной площадке – живописному обрыву, с которого открывался чудесный вид. Внизу плескались волны.
Само место было так же наполнено смыслами – даже если отбросить историю «Мацукадзе». Просто сосны. Символ ожидания, ведь слово «мацу» - значит не только «сосна», но и «ждать»…
Налетевший ветер дёрнул за край хакама, вздул на мгновение рукава хаори и сник, словно признавая своё поражение в битве, но не в войне. Мибу специально выбрал время, когда солнце начинало опускаться к западу. Памятуя природу Мастера Теней, он посчитал невежливым приходить сюда в полдень, когда тени едва заметны и вынуждены прятаться среди сосен. Но и сумерки были бы неправильным выбором – слишком много теней, это было бы равносильно тому, что мужчина признаёт своего соперника заведомо слабей себя…
-«Это не моё время», - с некоторой печалью даже подумал Ория, вглядываясь в серое море. Поэтической лазоревой дымки на горизонте не наблюдалось. Ему стоило родиться давным-давно и отдать жизнь в схватке, а не улыбаться тонко якудза сейчас, позволяя бледным и узким запястьям интимно мелькнуть в рукавах. Но это было его время, каким бы чужим не ощущал себя здесь Мибу, и жить предстояло именно здесь. При дворе Агарты он чувствовал себя почти дома, но… тоже не на своём месте. – «Где же тогда моё место?»
Волны не спешили шептать откровений.
Маска Мураки-доно, первого советника при дворе Щиро, раскололась некогда от удара Аки но хикари. Сегодня ему предстояла задача куда сложней – разбить маску Тацуми, но именной меч для этого не подойдёт, ведь он имеет такую власть над тенями… На поясе висел верный Куро. Это будет его последний бой этой осенью.
- Тацуми-сан?
Очередным порывом ветра принесло тонкий аромат цветущей вишни. Этот запах не принадлежал ни октябрю, ни этому месту – но ничего. Ветер выбьет аромат сакуры за считанные минуты…
Мибу повернулся спиной к заливу и сделал шаг по направлению к соснам.

Синевато-серое, почти сизое одеяние шинигами на мгновение сыграло злую шутку со зрением смертного – буквально несколько секунд ему казалось, что это тень отделилась от сосен. Но это ощущение тут же ушло, и Ория вернул вежливый и церемонный поклон.
- Я рад, что Вам здесь нравится. Знаете, хвойные леса я люблю даже больше, чем сады вишнёвых деревьев и слив. Мне они кажутся мужественней, - мужчина улыбнулся, но не сдвинулся с места. Шинигами сам перейдёт, чтобы не стоять против солнца – пусть и не настолько ослепляющего, как днём, но всё же.
То, что задумал на сегодня Ория, могло бы стать жирной точкой в их отношениях с Тацуми, и сутенёр это прекрасно понимал. Всё могло пойти не так, шинигами мог не повестить на провокацию – или воспринять её не так… хотя Ория почему-то был уверен, что Тацуми воспримет всё правильно. Их мысли во многом совпадали, но, что куда важней, совпадали и их духовные порывы, а, значит, можно было рассчитывать на благополучное завершение долгой игры, в которую от скуки начал играть сутенёр, и которая оказалась намного более захватывающей, чем он мог себе вообразить в начале.
- К тому же, я люблю этот запах… - Мибу вдохнул полной грудью и на мгновение прикрыл глаза, чувствуя, как покой этого места постепенно сменяется нетерпением и томлением, которые нашёптывал прибой. – А что до спокойствия… Вслушайтесь в шёпот волн, Тацуми-сан. Здесь этот звук никогда не нёс мне покоя.
Ория выпрямился и привычным движением вынул меч из ножен, позволяя едва слышному шелесту металла наполнить воздух. Лезвие рассекло воздух, набежавший порыв ветра овеял клинок ласково, нежно, и Мибу вложил меч обратно в ножны, уже не убирая ладони с рукояти, и принимая не традиционную вежливую стойку, в которой и начинали поединки те, кто не желал смертельного исхода, а другую… он расставил ноги так, чтобы перенести вес на опорную ногу и в одно мгновение сорваться с места – и медленно появившаяся на его губах улыбка напоминала скорей оскал хищника, почуявшего запах крови.
- Я многого жду от этого боя, Тацуми-сан. Не смейте меня разочаровывать.

- Только тень… - эхом откликнулся Ория и коротко хохотнул. – Тогда я разрублю и тень!
В следующее мгновение мужчина сорвался с места, следуя боком и крепко сжимая рукоять меча, который всё так же покоился в ножнах. Расстояние между ними с Тацуми стремительно сокращалось, пальцы Мибу на рукояти сжались так, что побелели костяшки – и, оказавшись на расстоянии удара, мужчина выхватил меч, яростно зазвеневший и нанёс удар чудовищной силы, который стал таковым за счёт ускорения и веса тела Ории. Вариантов было два – либо шинигами увернётся и отступит в сторону, открывая для удара бок, либо встретит его меч своим мечом, но в таком случае он поистине должен был быть уверен в твёрдости своей руки, чтобы не оказаться отброшенным.
Подобная тактика – резкая и отчаянно нападающая, была избрана Орией не случайно, хотя в самом начале боя неразумно было совершать подобные выпады.
Это – их последняя схватка осенью, в месяц, когда боги покидают землю. Это – последний шанс исполнить то, чего так отчаянно желал сутенёр, который всю истинную глубину своего желания осознал только в тот момент, когда помчался к своему противнику, намереваясь сокрушить его одним ударом и прекрасно понимая, что Тацуми – слишком хороший соперник, чтобы позволить этому случиться.
Когда-то давно он заявил Мураки, которого совсем не помнил, что в бою следует велениям своего сердца и что именно так и должно поступать самураю. Оказалось, что самураем он не был. Но от слов своих не отрёкся.
И именно сердце вело его сейчас, когда солнце опасно сверкнуло на занесённом мече.

В своей жизни – точней в той, прошлой жизни, которую Ория провёл в Агарте – мужчина только дважды встречал удары, подобные тому, что сам нанёс. В первый раз – это сделал его наставник и Ория, встретив меч своим мечом, не устоял тогда на ногах. Во второй раз он едва не расстался с жизнью, и только вмешательство даймё, тревожащегося о судьбе своего любимца, и удивительные способности мононоке к врачеванию не позволили Ории уйти по тропе небытия слишком рано.
Сейчас Мибу с некоторым сожалением вынужден был признать, что шинигами увернулся достаточно ловко и поступил благоразумно.
Слова Тацуми  в любой другой ситуации бы заставили его улыбнуться. Мужчина намекал на возможность и желание новой встречи – и сутенёр не мог не оценить этого, но сейчас загадывать вперёд не стоило. Потому что ради своей цели Ория готов был идти до конца, а это значило, что поединок может закончиться… любым исходом. Совершенно любым.
- Я смогу это сделать любым мечом, Тацуми-сан… - Мибу провернул катану в пальцах и снова атаковал, на этот раз с разворота, накрывая правую руку левой, чтобы придать удару больше силы. – Сэйчииро!
Это имя на выходе – словно стон любовника в момент интимной близости, само собой сорвалось с губ, когда меч вспорол воздух рваным движением. И что было сейчас ударом большим?
Поединок всегда был для Ории вещью глубоко интимной, и сейчас называть строгого и вечно собранного секретаря Мейфу по имени казалось чем-то правильным… естественным. Добиться ответного «Ория» - достижимо ли это?
Это могло стать бы первым шагом к чему-то большему, чем просто красивое кружение в танце.

В конце концов, что могло быть лучше и желанней, чем достойный соперник, готовый скрестить мечи? Ория понимал, что это сейчас больше похоже на минутное помешательство, которому он отдавался со всей страстью, на которую только был способен – сейчас, когда двери в Агарту готовы раскрыться, нельзя рисковать, но… но слишком долго и давно он был осмотрительным и разумным.
Рука Тацуми не дрогнула – и Ория едва удержала от радостного восклицания, когда шинигами пошёл в наступление, перехватывая инициативу. Теперь защищался уже Мибу, уклоняясь от коротких, рассекающих воздух ударов – и, внимательно следя за ловящим отблески всё ниже к горизонту опускающегося солнца меча, не мог не заметить, как вспыхнули синие глаза противника. Тацуми увлекался – медленно, как начинается сход лавины, но верно. Поединок затягивал их обоих, словно водоворот, и теперь Ория уже прилагал большие усилия для того, чтобы не наплевать на свой план и не отдаться инстинктам.
Очередной порыв ветра обрушился на их разгорячённые тела. Мибу сделал жадный глоток, как мог бы поступить утопающий, и кисть его нырнула вверх. Меч слепо вспорол воздух, пропуская лезвие противника, и в следующее мгновение жало упоительно откровенно нырнуло в плоть.
Это произошло так быстро, что, пожалуй, они могли бы не заметить – Мибу машинально подался назад, уходя в сторону, и, рубанув по лезвию, развернулся. Волосы хлыстом щёлкнули в воздухе – и, отбив следующий выпад, он отпрыгнул в сторону, кружа вокруг шинигами, как хищник, выжидающий удобного момента, чтобы напасть.
Хаори медленно налилось цветом – побурело у левого плеча, меняя глицинии на тёмный цвет бурого ириса-аямэ, созвучного со словом «замешательство», однако сейчас сутенёр пребывал не в замешательстве, а едва ли не в экстазе.
- Изменчивость человеческого сердца сравнивают с выцветающей краской кимоно, которая становится всё бледней раз за разом, - голос его звучал вкрадчиво и ни единой нотки боли не вкралось в переливы, хотя левое плечо отдавало ею. – Но посмотри, Сэйчииро! Цвет моих одежд становится лишь ярче…

- Я пришёл сюда не за успокоением, - он машинально сжал пальцы левой руки, словно пытаясь поймать серую змейку тени, и вскинул горящий взгляд на Тацуми. – Мы только начали… а ты уже не со мной. С кем, если не со мной?
Он провернул меч в пальцах, словно нанося невидимому противнику – или тени – и произнёс зло и звонко:
- Я фехтовал с твоими тенями – и желал большего. Ты стал приходить ко мне – и так и не открыл своего сердца моему мечу. Я перед тобой сейчас, в последний день наших осенних поединков, открыт больше, чем эти сосны морскому ветру… а ты всё ещё не со мной своим сердцем. Неужели мне придётся прорубать себе путь к нему?! – вскинул лезвие на уровень своего лица и параллельно земле, Мибу снова атаковал, теперь нанося удары утикоми, быстро и метя в голову противника. Каштановая прядь скользнула по лезвию – и ветер подхватил волоски, унося их в  бухту. – Будь же мужчиной, Сэйчииро! Хватит отводить от меня взгляд, как стыдливая девица!
Мужчина теснил шинигами серией ударов к обрыву, всё дальше отступая от спасительной сосновой рощи, где сейчас теням было самое раздолье, в час, когда солнце почти коснулось краем моря.

Медленно, но верно.
Этот принцип, который некогда взял за основу Токугава, намереваясь объединить всю Японию под единой властью и построить государство, которое простоит века, теперь использовал и Ория. Медленно, но верно он заставлял Тацуми терять своё хвалёное хладнокровие. Тени уже не ластились к его ногам, словно щенки, теперь они взвились у него за спиной – и вступи в бой они, Мибу проиграл бы сразу же, не обладая ничем, что могло бы дать достойный отпор этим созданиям.
Порывы ветра, ставшего сейчас достаточно яростным, чтобы его следовало принимать в расчёт при бое, казалось, злятся из-за слов Ории едва ли не больше, чем сам Сэйчииро. А то, что шинигами злился – сутенёр прекрасно видел. И это заставляло его сердце радостно трепетать в предчувствии того момента, когда чёртова маска слетит с этого холодного лица… и если для этого нужно окропить кровью собственную одежду – он согласен.
Мибу Ория слыл в определённых кругах человеком без сердца и без эмоций. Эту иллюзию сутенёр искусно поддерживал и культивировал на протяжении многих лет, понимая, что она – один из поводов успешности Ко Каку Ро и его самого, как дельца. Но вот незадача – он так старательно играл свою роль, что вжился в неё полностью. Он так тщательно следил за тем, чтобы маска в ненужный момент не соскользнула, что эта самая маска стала его лицом.
Ории не была чужда страсть и томление, но его эмоции напоминали на то, как едва тлеют в очаге угли. Чтобы раздуть их требовалось время и время достаточно большое, но потом наступал момент, когда эти угли вспыхивали и, взревев, пламя охватывало всё, что неосторожно оказалось в зоне досягаемости – и поглощало. Точно так же происходило и с этой ситуацией…
Зная об этой своей особенности, он тщательно следил за тем, чтобы не перешагнуть границ дозволенного с шинигами, но проиграл сам себе, потому что позволил углям разгореться – сперва несильно, ведь он, смотритель и хранитель этого пламени, предусмотрительно оставлял себе дорогу к отступлению, но жар всё нарастал с каждой их встречей. И сейчас, в тот последний поединок осени, угли вспыхнули, запылал огонь и мужчина желал бы сгореть в нём, весь, без остатка, окончив свой путь при бухте Двух взглядов.
С криком, сладостной дрожью отозвавшимся по всему телу Ории, Тацуми атаковал, метя в ноги. Мибу выкинул руку с мечом вперёд, метя в корпус противника, но в последнее мгновение рывком вздёрнул кисть, поворачивая лезвие плашмя и посылая его вверх – так, чтобы он скользнуло выше плеча и тихо зазвенело рядом с ухом шинигами, ни в коем случае не задевая противника.
Это было глупо… откровенно. Это было признанием.
Охнув, когда ноги обожгло болью, Ория не позволил себе опуститься на колени. Дёрнувшись назад, он почувствовал, как уходит земля из-под ног – в буквальном смысле. Правая нога провалилась в пустоту, а из-под опорной левой с шорохом посыпалась земля – и Мибу соскользнул вниз по обрыву.

Ощущение падения отозвалось в животе – будто тысячи бабочек защекотали крылышками изнутри, и это было приятно, но слишком мимолётно. Ветер подхватил его волосы, зарылся в одежду – и с нетерпением принял в свои объятия, заиграв лентой на гарде Куро, который, покинув руку хозяина, стремительно понёсся вниз и, ударившись о камни, исчез в волнах.
Солёный ветер, шум алчущих новой добычи волн – всё исчезло быстрей, чем Ория смог бы это осознать, а взамен пришло отрицание мира. Плотный полог теней и тумана сомкнулся над ним, но это не было смертью, совсем нет.
Он завис во мгле, ощущая поддержку невидимых нитей, и почувствовал даже некое торжество. Да, это стоило того… стоило поставить на кон всё, сыграть так – без оглядки, сжигая за собой все мосты, чтобы руки шинигами, вышедшего из тёмно-серого занавеса и сомкнувшего объятия, сомкнулись на нём, заключая человека, дерзнувшего бросить подобный вызов, в своего рода клетку.
Что удивительно, сейчас Мибу не чувствовал ни малейшего волнения, хотя пару мгновений назад нёсся навстречу скорой и болезненной смерти. Только покой и удивительное умиротворение. Тацуми держал надёжно.
- Нет ничего невозможного, - эхом откликнулся на вздох шинигами Ория, позволив себе положить ладони на его плечи. В руках не было оружия – оно погибло в волнах, но сейчас сутенёр был только рад этому. – Я готов был пожертвовать жизнью, чтобы увидеть тебя настоящего, Сэйчииро.
Задрожал ли огонь на свече его жизни сейчас, в том странном и страшном месте, которое посещал Мибу? Замерцал ли он, утопая в лужице воска, готовый погаснуть – быть может, свеча истаяла в одно мгновение, так же быстро, как нёсся навстречу смерти мужчина? Заметят ли это?
- Не отпускай меня, Сэйчииро, - тихо произнёс Ория и прижал тонкие пальцы к печальной усмешке на губах шинигами. Эта просьба ничего общего не имела с тем, что сутенёр сейчас завис над камнями, готовыми превратить хрупкое человеческое тело в мешок со сломанными костями.
Подобное тянется к подобному.
У них обоих были свои обязанности, своё прошлое и свои секреты. Их обоих гнал долг – во многом, долг добровольный, которым они заполнили пустоту, которому они придали ранг цели, потому что без цели нельзя жить… и не жизнь это вовсе без цели.
Но сейчас, в этом плотное облаке, в котором объятия их были куда интимней, чем даже занятие любовью, не было ни долга, ни прошлого, ни секретов.