Перекрёсток |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Перекрёсток » Отрывной календарь » YnM-II. Эпизод VII. "Самоубийство влюблённых"
1. Жанр|тематика|фандом:
Жанр – психодрама
Тематика: анимэ, мистика;
Фандом: Yami no Matsuei
2. Рейтинг и прочие характеристики:
...
3. Прием участников:
Закрыт.
4. Пожелания к игре:
"...влюбленные кончают жизнь самоубийством потому, что смерть – это высшее воплощение любви" (с)
5. Дополнительно:
Место:
Киото, театр Кабуки "Минамидза"
Время:
18 октября 1998 г.
Участники:
Тацуми Сэйчииро, Ория Мибу, Ито Сэйджи
Отредактировано Mibu Oriya (2013-07-17 15:25:48)
Всё холодней и холодней становилось по утрам выходить на энгава, но последующее сражение заставляло кровь бежать по венам быстрей и горячей, и Ория не имел ничего против холодного воздуха, впивающегося своими жёсткими поцелуями в кожу шеи – во время тренировок он собирал длинные волосы в высокий хвост, чтобы те не мешались.
Во время сражения он отбрасывал все лишние и ненужные мысли – и потому не обдумывал, как и что сказать шинигами о совместном походе в театр. Равно как не думал сутенёр и о том, что секретарь может отказаться, сославшись на важные дела – всё же Тацуми и так уделял ему достаточно много времени по утрам.
И, лишь вложив меч в ножны и церемонно поклонившись противнику, благодаря за бой, Мибу вспомнил. Такая беспечность была бы непростительна ему, не испытывай мужчина сейчас ощущения, близкие к оргазму – тело ломило от приятной усталости после боя.
- Тацуми-сан… - окликнул он шинигами, нарушая принятое течение событий, и с церемонным поклоном протянул мужчине конверт, держа его обеими руками перед собой. – Вечером в «Минамидза» ставят «Самоубийство влюблённых». Пожалуйста, если у вас найдётся время…
Он не стал договаривать. Приглашение было обозначено и без того ясно.
- Хорошо, - сухо поклонившись в ответ, шинигами принял из его рук конверт и, не уточняя ничего более, исчез.
Оглаживая гарду верного Куро, Ория задумчиво смотрел на то место, где только что стоял шинигами. Прежде чем ответить – тот некоторое время молчал. Делал ли он традиционные семь вдохов, принимая решение?
Мибу склонялся к положительному ответу.
Театр Кабуки в своё время считался увеселением для простого народа – и именно поэтому старейший театр этого жанра в Киото находится в районе Гион. Европейца не впечатлили бы размеры строения – здесь не было никакой тяги к гигантизму и помпезности, присущим западной архитектуре. Но Ория в полной мере оценил неброскую красоту здания – и был уверен, что и шинигами сможет насладиться сдержанной манерой исполнения. К тому же… внешний облик бывает обманчив, а здесь, в театре, важно то, что происходит внутри.
Билеты на постановку Ория получил сразу же по прибытии в Ко Каку Ро прошлой ночью, что не вызвало у него никакого удивления – он настоял на поспешности. И теперь, рассматривая афиши с изображением актёров сегодняшней постановки, с лёгкой улыбкой узнавал в главной героине знакомые черты Ито.
Искренне считая этикет опозданий вульгарной европейской привычкой – тем более опаздывать на представление было бы невежливо втройне – Мибу приехал за сорок минут до начала спектакля и сейчас искал взглядом среди толпы людей знакомую фигуру. Сегодня Ория позволил себе символизм в одежде. Дорогое кимоно серого цвета было изукрашено длинными бледно-золотыми стеблями мисканта – кое-где они откровенно переплетались, намекая на поэтический образ «связать мискант», что зачастую трактовалось, как «связать себя любовными узами». Он не позволил бы себе такого, если бы Тацуми отказался от утренних встреч. А сейчас этот намёк, замечать и понимать который было исключительно выбором шинигами, заставлял беглую улыбку бродить по губам Ории. Длинные волосы он предусмотрительно завязал на концах лентой в тон кимоно – серо-золотой, и на эту самую ленту у Мибу даже были кое-какие планы… конечно, всё может измениться в одно мгновение – в зависимости от того, как пройдёт вечер.
Пару раз к нему подошли знакомые, Ория всех приветствовал в обычной сдержанно-дружелюбной и вежливой манере, кое-кому уделяя чуть больше улыбки, но не задерживая разговор ни на мгновение дольше, чем того требовали правила приличия. Всё-таки он рассчитывал на то, что сегодня внимать спектаклю будет не один.
Вмешательство в жизнь смертных было допустимо для шинигами лишь в случае крайней необходимости, но для сотрудников отдела Сёкан подобные необходимости составляли суть работы, потому Тацуми не считал нужным размышлять на тему правильности своих утренних встреч с киотским сутенером. Тренировок, конечно, хотя с того самого момента, когда Сейчиро вынул из ножен катану, после первого церемониального поклона противнику, воспринимать эти схватки только как упражнения, он уже не мог. Стремительные атаки Мибу, пение воздуха, рассеченного лезвиями мечей, холодный ветер на разгоряченной коже доставляли Тацуми редкое удовольствие, а звон металла о металл, когда мечи соприкасались, одновременно с перекрещивающимися взглядами, звучал возмущенным предупреждением. И Сейчиро отступал, таял в тени, позволяя Ории нанести смертельный удар, возникал за спиной мужчины, и отмерив мгнвоение коротким вдохом, наносил удар, который мог бы пресечь жизнь этого человека, если бы не молниеносная реакция Мибу.
И снова возмущенно звенела сталь.
Сейчиро оставил за собой право выбирать стиль поединков – от стремительных, изматывающих схваток, до плавного кружения, в ожидании, когда соперник совершит малейшую оплошность, на миг смежит веки и пропустит короткий, но при иных обстоятельствах, несущий гибель удар. В эти минуты им не нужно было слов. Мечи оказались прекрасными собеседниками, более честными и прямолинейными, чем их владельцы. Но рано или поздно это должно было перемениться. Тацуми готовился услышать от Мибу, что осенний холод вынуждает его прекратить тренировки, быть может, обещания, что с наступлением весны они возобновятся, но никак не приглашения, обозначенного жестом и билетом в конверте – даже не словами. Любое решение должнО принимать за семь вдохов. Тацуми хватило и пяти, чтобы согласиться.
На встречу шинигами явился только после того, как тени, ждавшие у театра, известили своего хозяина о приезде Мибу. Он не изменил своему идеально отглаженному коричневому костюму, как не смог бы изменить собственной природе, но задержал взгляд на своем компаньоне, отметив изящество неброского, серого кимоно. Серый – любимый цвет теней.
- Здравствуйте, Мибу-сан, - голос шинигами, подошедшего к человеку со спины, прозвучал ровно в тот миг, когда его тень протянулась по плиткам мощеной площадки перед театром, сливаясь с тенью Ории, а когда тот развернулся, Сейчиро вежливо поклонился, - надеюсь, не заставил вас ждать.
Имена актеров, написанные на афише, ничего не говорили Тацуми, но сам спектакль он уже видел. Очень давно, в юности.
- Должен заменить, что меня несколько удивило ваше предложение, Мибу-сан, - произнес он задумчиво, - хотя если бы не оно, то прошла бы вечность, прежде чем мне представился бы случай вновь побывать в театре.
Слова секретаря не были ни шуткой, ни попыткой поблагодарить Орию таким образом – график секретаря шефа Коное был расписан не то, что на недели – годы вперед. Правда между основными и неизменными сезонными делами – отчетами, упаковкой подарков к праздникам, рассылкой подарков, визитами к Графу и совместных походов в бар с коллегами из других департаментов, оставалось место для повседневно-рутинных мелочей. Вот и поход в театр был занесен в ежедневник, несмотря на то, что для этого Тацуми пришлось стереть две строчки и отказаться от инспекции архива и ознакомления с очередным изобретением Ватари-сана. Последнее, кстати, беспокоило секретаря – он предпочел бы отправиться на землю в уверенности, что новосозданый гаджет Ватари безопасен.
- Вы выбрали этот спектакль по каким-то особым причинам?
У них еще было время до начала представления, но тем не менее, Тацуми предпочел бы побеседовать с владельцем Ко Каку Ро в прохладе зрительного зала, а не на улице, на виду у множества спешащих по своим делам людей.
- Рад, что Вы нашли время, чтобы прийти, Тацуми-сан, - Ория вернул шинигами вежливый поклон. – Надеюсь, Вы не пожалеете.
Строгий и собранный, подтянутый, как и всегда, Тацуми, казалось, не бывает другим. На мгновение Мибу задался вопросом – а снимает ли шинигами свой костюм, когда спит, но потом признал всю несостоятельность этого любопытства, потому что не был уверен – спит ли вообще Тацуми или же нет.
- Признаться, да. И это же объясняет мою спешку… я надеюсь, столь внезапное предложение не доставило Вам неудобств? – Мибу проводил взглядом группку оживлённо переговаривающихся европейцев, которые, видимо, прежде не бывали в подобных театрах и теперь много надежд возлагали на новый опыт. Он указал кивком на одну из афиш, где на сцене изящно застыл Ито в роли юной девушки, и пояснил. – Так вышло, что я не далее, как вчера познакомился с исполнителем главной роли… Оннагата, сын знаменитого Ито, Ито Сейджи.
Он двинулся вперёд, негласно предлагая шинигами сопроводить его, и когда шум улицы остался далеко позади, продолжил:
- Я подумал, что Вам было бы интересно взглянуть на его игру… и составить мне компанию. К тому же, как оказалось, мальчик очень юн – ему всего пятнадцать. В таком возрасте и такая важная роль – полагаю, наши ожидания будут оправданы, - притормозив, Мибу вежливо пропустил почтенного возраста пару, и бросил быстрый взгляд на Тацуми. – Я очень ценю, что Вы пришли сегодня, Тацуми-сан.
В голову Мибу тут же пришла мысль о том, что театр Кабуки хорошо подходит этому шинигами. Было нечто общее в том, как Тацуми управлял своими тенями – покорными марионетками, и в том, как управляли куклами некогда мастера Кабуки, в самом начале этого вида искусства. Прошло время – и марионеток сменили люди, актёры, но бездушность и холодная отстранённость всё так же оставались в почёте.
Внутри Минамидза выглядел намного роскошней и современней, чем снаружи. Единственным отличием от европейских театров являлся дополнительный проход от сцены в конец зала.
Места для Ории его накама предоставили лучшие – те, которые обычно занимают журналисты и политики, потому сутенёр не сомневался, что они вдвоём смогут насладиться представлением в полной мере.
Короткий рассказ Ории о знакомстве с исполнителем главной роли вызвал у Тацуми легкую, улыбку – уголки губ едва заметно дрогнули, а вежливое внимание, с которым шинигами рассматривал афишу сменилось удивлением. Мибу считал выступление подростка стоящим внимания и более того – спешки. Сам же Сейчиро видел пока лишь стройную девушку, и только традиционная специфика театра кабуки, исключающая саму возможность присутствия на сцене Минамидза актрисы, позволяла утверждать, что на афише – не женщина. Не будь отец Ито актером сам, едва ли бы мальчику позволили выступать в такой роли в столь нежном возрасте.
- Мне интересно будет посмотреть на него, - спокойно произнес Тацуми и добавил, позволив интонации голоса стать чуть более теплой, - и узнать, сочтете ли Вы, Мибу-сан, свои ожидания оправдавшимися.
Но тонкое изящество картины, нарисованной словами Ории – двое мужчин явились оценить способности юноши, едва ли даже подозревающего о том, что является предметом беседы – Тацуми оценил. И места – не в первых рядах, а чуть подальше, но практически напротив сцены – тоже. А еще отметил, что слева и справа от них – до самого прохода остались по два свободных кресла, тогда как зал был практически полон. Все это создавало чувство исключительности – и как зрителей и как странной пары людей, каждый из которых разительно отличался от большинства людей – киотский сутенер, содержащий элитный ресторан, основной клиентурой которого были члены кланов якудза и человек, чей прах был развеян матерью полвека тому назад. Тацуми невольно задумался над тем, что является не самой подходящей компанией для человека, в силу своей принадлежности к миру мертвых. Но с другой стороны, у его спутника не было никаких иллюзий о сущности Сейчиро, а посему тот и не испытывал легких угрызений совести, каковые возникали всякий раз, когда люди, с которыми Тацуми приходилось соприкасаться во время работы на Земле, выказывали ему какие-то знаки внимания или проявляли симпатию. Большинство из них, знай, что беседуют или улыбаются богу смерти, тут же вспомнили бы и страшные истории и дурные приметы, и сбежали бы прочь, в лучшем случае сохранив достоинство и найдя какой-нибудь предлог. Тацуми молчал, ожидая начала спектакля, и лишь когда легкий гул стих, а зал погрузился во тьму, повернул голову к Ории и задумчиво протянул:
- Никогда не находил смерть от любви ни красивой, ни занимательной. В ней нет мужества. А вот пронести чувство, пережив утрату, пройдя достойно свой жизненный путь, следуя правилам чести, а не эгоистичным желаниям. Но для драматических сюжетов тема, разумеется, благодатная.
У них оставалось меньше минуты до начала действа на сцене, чтобы обменяться мыслями, навеянными ожиданием выхода актеров.
- Вам нравятся трагичные развязки, Мибу-сан?
Вдвоём они прошли на свои места, и Ория с теплотой подумал о том, кто предоставил им возможность оставаться в относительном одиночестве даже в переполненном зрителями зале. Он предпочитал соблюдать дистанцию – не только с незнакомцами, но даже с теми, кого знал много лет подряд.
Тем не менее, находиться рядом с Тацуми было приятно. Наверно, всё дело в их поединках на мечах, когда они то кружили друг против другу, как две разъярённых кошки, то нападали – порывисто и страстно. Такие моменты сближали куда больше, чем пустопорожние разговоры и философские беседы с разборами знаменитых хайку – хотя Мибу не был бы против обсудить такие избитые, казалось бы, темы с шинигами. Ему было бы интересно узнать мнение Тацуми о поэзии… и ещё о сотне вещей.
Ория тут же одёрнул себя – скорей удивлённо. Что это ещё за мысли? Им совсем не место в его голове. И уж конечно не должно ему испытывать всяческие ненужные чувства к шинигами, который так и останется в безвременье, даже когда голова Ории станет белой, как лунь. Или не станет… кто знает. В мире, где правят якудза, жизнь может оборваться в любое мгновение.
Заняв своё место, Ория расправил складки на подоле кимоно – скорей кокетливо, чем из настоящей необходимости, но на этом решил остановиться. Свет начал меркнуть – публика уже расселась по местам, и только сцену освещал неяркое сияние, к которому глаза вскоре привыкнут.
- Смерть от любви – слишком просто. Настоящее мужество – это жить тогда, когда знаешь, что обязан умереть ради долга, - негромко откликнулся Ория. – Но не судите этот спектакль слишком строго. Ведь Кабуки в начале и не был высоким искусством… а для развлечения – что может быть лучше, чем изящная тема любви?
Зазвучали начальные пронзительные песни, и грустно забренчал сямисэн, словно призывая не ценить внешнюю красоту и прочувствовать всю глубину отрывистого звучания.
- Трагедия заставляет нас глубже чувствовать. Я люблю и фарсы, но… не в любви, - совсем тихо уже откликнулся сутенёр и перевёл взгляд на сцену, аккуратно положив руку на подлокотник кресла.
Медленно двинулся в сторону занавес, обнажая декорации, изображающие храм Икудама, пение стало громче, а стук – пронзительней, почти до боли отдающийся в ухе.
«Не вздумай заходить в квартал развлечений и театров», - наставлял Токубэй своего слугу, покидающего залитую солнечным светом дорогу, и Тацуми поймал себя на том, что когда-то слышал почти то же самое от своей матери, запрещающей ему проходить через квартал Гион, этот самый квартал, где находился театр Минамидза. Вот и снова он нарушил ее запрет, как бывало не раз в далеком прошлом. Юный и нежный мальчик в роли куртизанки смотрелся возмутительно… органично. Ему не приходилось даже говорить фальцетом, как другим актерам, играющим женщин, и от того образ О Хацу, девятнадцатилетней куртизанки получился удивительно достоверным, живым, несмотря на статичность поз и заученную отточенность жестов.
- Вы заметили, Мибу-сан, - Тацуми предпочел держать руки на коленях, отметив изящно опущенную с подлокотника кресла кисть руки сутенера, - актер, играющий Токубэя тоже довольно молод.
Любимое развлечение торговцев и ремесленников, народный театр и поныне остался таким, как прежде – а спектакль, как и запомнился Сейчиро, был ярким, вдохновляющим, дарящим отдохновение разуму простыми диалогами и дразнящим взор чистыми и яркими цветами костюмов и декораций. Вот только отчего-то думал Тацуми вовсе не о достоинствах актерской игры, а о том, как светла в полумраке зала узкая кисть умелого фехтовальщика, когда серый шелк обтекает сильное запястье. И следом пришли воспоминания об особенно острых мгновениях последнего поединка, столь яростного, будто Ория действительно поставил себе целью убить своего противника. Этих встреч на рассвете Тацуми ждал с радостным нетерпением, словно… свиданий. И сейчас, вдали от бесконечных дел отдела Сёкан, когда времени размышлять об утренних тренировках просто не оставалось, мог обдумать каждый поединок, вспомнить сосредоточенное лицо сутенера и пылающий страстью взгляд, когда Мастер Теней уклонялся от очередного удара.
- А эти Токубэй и О Хацу – действительно красивая пара. Пусть даже только на сцене.
Отредактировано Seiichiro Tatsumi (2013-07-19 00:00:41)
Появления на сцене О Хацу Ория ждал с некоторым нетерпением. Как человек, увидевший дорогую и красивую вещь – и теперь уже готовый разочароваться в ней, узнав о многочисленных недостатках до того, как утвердиться мыслями о её совершенстве. Однако Ито был безупречен.
Многочисленные слои яркого кимоно скрывали тонкую юношескую фигуру, а чёрный парик был украшен заколками по всем правилам – это вызвало у мужчины лёгкую улыбку. Ито прекрасно владел и своим голосом, и лицом, и телом – каждый его жест был просчитан, заучен и прекрасно укладывался в каноничную манеру исполнения. Здесь, в Кабуки, ничего не оставалось на откуп импровизации. Больше всего здесь ценилось безукоризненное следование формам и канонам исполнения, так что, вне всякого сомнения, отец хорошо выучил своего сына, заставляя запомнить каждое движение, каждый вздох главной героини, проявляющей поистине мужское самообладание. Обычно роль О Хацу доставалась актёру со стажем и в летах, но Ито Сэйджи прекрасно справлялся и его исполнение не было хуже исполнения маститых актёров.
-«Какой талантливый мальчик», - подумал Ория, наблюдая за пьесой не с тем живым интересом, с которым смотрели те, кто посещал Кабуки в первый раз. Сюжет он знал прекрасно. Куда больше его интересовала игра актёров… актёра.
- Да, я это отметил… кто знает, может, эти двое станут прекрасным дуэтом… история Кабуки знает немало подобных случаев, - согласился Ория негромко, несмотря на то, что так сильно понижать голос не было нужды – вокруг них было пусто.
Это было даже забавно. В переполненном зале они оставались наедине, словно судьба благоволила этой странной паре, которую представляли из себя сутенёр и шинигами. То, что это именно вмешательство судьбы Мибу отметил потому, что не просил выделять ещё и по два свободных места по бокам – но что-то ведь заставило Ямаду-сана поступить именно так… возможно что и любопытство – с кем пришёл Ория. Легко было заметить сидевших посреди пустого пространства мужчин, и случись эта встреча в юности Ории, когда он ещё был связан словом отца и должен быть жениться на дочери одного из глав якудза, то Мибу ни за что бы не сел здесь, на идеальном открытом участке, где даже не слишком профессиональный снайпер снимет его мимоходом.
Тем не менее, прошлое осталось в прошлом, и сейчас мужчина мог бы наслаждаться пьесой, уделяя ей чуть больше внимания, чем сейчас, если бы не Тацуми. Тот сидел ровно, чинно сложив руки на коленях, и если бы Орию попросили описать секретаря в двух словах, то этими словами были бы «деликатная отстранённость».
- В том зале есть пара намного красивей, чем Токубэй и О Хацу, - Ория перенёс вес на локоть, подаваясь незаметно к секретарю, и склонил голову к нему ближе, словно не желая тревожить соседей негромкими словами, хотя это была надуманная предосторожность. – Сможете найти тех, о ком я говорю, Повелитель Теней?
Несмотря на то, что лицо мужчины осталось бесстрастным, в голосе слышалась лукавая улыбка, будто он предлагал Тацуми очередной поединок.
Несмотря на сосредоточенное внимание к действу, разворачивавшемуся на сцене, Тацуми заметил, как Ория с ненавязчивой грацией уверенного в своей привлекательности человека склонился к нему, с явным намерением что-то сказать. Шинигами повернулся к нему, чуть подаваясь навстречу, и рассчитывая услышать очередное замечание по ходу пьесы, но Орию интересовало нечто иное. «Красивая пара?», - взгляд Тацуми скользнул поверх очков в пространство, а губы дрогнули, сжимаясь, словно, зная ответ, он не позволил себе произнести его вслух.
- Не знаю, какому типу красоты вы отдаете предпочтение, Мибу-сан, - ответил секретарь, платя за лукавые нотки мягкого голоса короткой улыбкой, - но из тех, кто пришел сегодня в театр, я обратил внимание на супружескую чету, прошедшую вместе по жизни. Во взглядах супругов до сих пор светится нежность друг к другу, а их гармоничность, верность и стойкость поистине прекрасны. Или вашего внимания удосужилась какая-то другая пара?
Тацуми задержал взгляд на лице своего спутника, подумав вдруг, что так близко друг к другу они не были даже во время тренировок. И близость эта волновала шинигами, заставляя думать о том, чего ради Мибу решил вдруг развлечься игрой в намеки и загадки.
- Может быть, и я заметил их.
- Не сомневаюсь, эта супружеская чета была достойна внимания, - откликнулся Ория, под аккомпанемент разворачивающихся на сцене событий. Мимолётный взгляд шинигами и его дрогнувшие губы ясно давали понять, что Тацуми уловил этот лёгкий намёк, но воспитание не позволяет ему отреагировать. Впрочем, рамки и ограничения зачастую дают намного больше свободы, чем видимость оной.
Будь у него веер! Можно было бы развернуть его с кокетливым треском и скрыть их лица, сейчас так близко склонившиеся друг к другу, от взглядов… Разумеется, даже если бы у Ории сейчас чудом оказался веер в руках – он не стал бы применять его таким образом.
- Однако я имел в виду не их, - Мибу не мог позволить себе многого на публике… да и не стал бы. Но сейчас они находились друг к другу так близко – и притом их не разделяли скрещенные мечи…
Он перевёл взгляд на сцену, в который раз уже восторгаясь игрой Ито, ведь мальчик действительно оказался очень талантливым актёром, и в то же время позволил своей руке соскользнуть с подлокотника вниз, бесцеремонно вторгаясь на территорию шинигами.
Впрочем, вторжение было не слишком долгим. Накрыв рукой руку Тацуми, лежавшую на его колене, сутенёр мягко потянул и положил уже её на подлокотник, накрывая своей ладонью и длинным серым рукавом. Проделано это было достаточно быстро, чтобы не привлечь ничьих любопытных взглядов.
Как много может сказать один жест, как сильно растревожить и взволновать способно простое прикосновение, которое уже не назвать случайным – так старательно синеглазый шинигами избегал всяческих двусмысленных случайностей. Пальцы Ории, скользнувшие по тыльной стороне ладони невозмутимого соседа не спрашивали о возможности продолжения этой игры мимолетным прикосновением, они мягко и властно заявляли о желании своего владельца втянуть в эту игру Тацуми, и праве сделать это.
Сейчиро даже не стал притворяться, что не заметил жеста Ории – подобное было бы смешным и глупым бегством от очевидного. Чуть раздвинув пальцы, он выгнул ладонь вверх, позволяя этой краткой игре стать более чувственной и острой в мгновение, когда их пальцы переплелись, и с любопытством взглянул на своего спутника, как раз решившего уделить внимание происходящему на сцене.
- У Вас весьма своеобразное понимание прекрасного, - тихо произнес Тацуми, - я нахожу эту пару слишком контрастной, чтобы говорить о красоте.
А Токубэй уже рассказывал своей О-Хацу, что жестокая и алчная мать взяла деньги из приданного предлагаемой ему в жены девушки, тем самым подтвердив брачный договор с ее родителями. И несчастный простак обязан был жениться, хотя и говорил своей возлюбленной, что не сделает этого. Шинигами чуть сжал пальцы Мибу меж своих, прежде чем позволить собственной ладони просто лечь на изгиб подлокотника.
- Хотя при иных обстоятельствах они могли бы достичь определенной гармонии.
Для Тацуми не существовало красоты без гармонии, но слишком хороши были утренние поединки, слишком органично сплетались атаки и уходы от ударов, слишком много было в этих встречах страсти, чтобы позволить себе самообман и не признать очевидного.
- Но вы же понимаете, Мибу-сан, сколь это противоестественно?
Пальцы Тацуми переплелись с его пальцами в жесте, куда более откровенном, чем поцелуи, и шинигами, выдерживая репутацию бесстрастного и неприступного секретаря, опустил ладонь на подлокотник.
События здесь, в небольшом отдельном мирке среди нескольких пустых кресел, занимали Орию намного больше, чем трагедия несчастной любви, развёртывавшаяся на сцене в который уже раз. Мягкое пожатие говорило о многом… например, о том, что Тацуми вполне понимает подачу.
- Мне кажется, это всего лишь внешние контрасты, Тацуми-сан. Если приглядеться, то пристальный взгляд найдёт не так уж и много различий… а в приближении – достаточном, чтобы назвать его нарушающим границы вежливости – эти различия и вовсе сотрутся, - взгляд Ории не отрывался от происходящего на сцене объяснения. Он, определённо, пришлёт юному оннагата букет цветов. Пусть это и по-европейски в некотором роде. – Ведь важно не внешнее, а внутреннее. В красивую обёртку можно облечь и плохой подарок.
А ведь их церемонному кружению друг против друга скоро придёт конец. Не столько даже потому, что с зимними морозами тренироваться станет не слишком приятно – Ория готов был танцевать с достойным противником и под проливным дождём. Потому, что его, по сути обычного человека, хоть и с не самой обычной профессией и кругом знакомств, втягивали в дела таких сфер, когда промедление или невнимательность могли стоить не только жизни…
Разумом Мибу прекрасно понимал, что не за горами этот момент, но сердцем принимать подобное течение дел не желал. Ведь он пока так и не добился поставленной цели.
- Всё прекрасное – противоестественно, Тацуми-сан. И этот театр. И любое искусство. И даже любовь, - тут Мибу повернулся к своему спутнику и без улыбки, очень серьёзно произнёс. – Если живому существу естественно изо всех сил бороться за жизнь, то смерть во имя любви или долга – это совершенно неестественно.
Тут его голос стал мягок, а по губам скользнула улыбка.
- А теперь посмотрите на то, как задыхаются от любви эти люди на сцене. Это прекрасно. И, коль скоро, красота равнозначна противоестественности, как и любовь – то я готов это принять. А Вы?
Будь секретарь шефа Коное юн и совершенно неискушен, все аргументы Мибу Ории вызвали бы в его душе целую бурю эмоций, но Сейчиро был старше даже вечных своих двадцати семи лет и мог бы сам произнести те слова, что лились с уст Мибу сладким ядом обещания… И ведь, если бы не смерть от банальной чахотки, он мог бы дожить и до этого дня и оказаться в этом зале, и кто знает – может быть даже рядом с длинноволосым мужчиной в сером кимоно. Но тогда Тацуми был бы семидесяти семилетним стариком…
«Но ведь все иначе…»
- А я – мёртв, - произнес шинигами спокойно и тихо. Мёртвые не имеют права вторгаться в жизнь живых – только следить и оберегать. И забывать о том, что не живы – они не должны тоже. И даже если сейчас, Вы, Мибу-сан скажете, что это не имеет значения, то через пять или десять лет осознаете, что очень сложно принять невозможность делить простые радости бытия с тем, кто живет в мире мёртвых – совместные путешествия, праздники, иметь общих друзей и строить планы. Вот это – противоестественно. И наши утренние встречи для меня достаточно важны, чтобы я был готов принять ответственность за последствия, но я не хочу добавлять её тяжесть к той ноше, что досталась Вам в этой жизни.
Все это было решено уже давно, потому и прозвучало легко, без пафоса и драматизма, просто как уже принятое решение, которому настало время прозвучать вслух – как очередной реплике актера.
- Здесь так много теней, Мибу-сан, - голос Шинигами стал вкрадчивым, а взгляд опасно-лукавым, - и они все – неотъемлемая часть меня, более неотъемлемая, нежели тень.
На плечи Ории опустились незримые ладони, скользнули по шелку, добираясь к шее и следующее ощущение, которое подарил Мастер Теней своему собеседнику – объятье, ощутимое куда больше, чем невесомый поцелуй девичьего силуэта во время первого их совместного ужина. Но вслед за этой лаской темная серая лента легла поперек горла Ории, сжала легонько, просто обозначая тот факт, что в сути своей серые бесформенные слуги Тацуми отнюдь не бесплотны и не безопасны.
- И я не могу просить Вас принять это. И что-то изменить в своей сущности, я просто не в силах.
- Пять или десять лет? – Ория тихо рассмеялся, прикрыв губы кончиками пальцев в машинальном жесте человека, привыкшего скрывать свои эмоции и теперь стыдящегося подобных проявлений. – Вы мыслите слишком глобально, Тацуми-сан. Вполне возможно, у меня нет и года. Я наслаждаюсь мгновением.
Он больше не обращал на постановку никакого внимания – и следил старательно лишь за тем, чтобы не помешать кому-либо этой тихой беседой, но, кажется, слышали их только тени Тацуми. Те самые тени, что так интимно сейчас скользнули по коже, невидимыми объятиями смыкаясь на плечах.
- Вы слишком много значения придаёте нашим различиям, Тацуми-сан… в то время как я подмечаю то, что нас связывает, - бесплотные пальцы сомкнулись на его горле и Ория прикрыл на мгновение глаза. В кровь словно плеснули жидкого огня, и горячая волна ударила в голову. Однако сутенёр уже давно перерос тот возраст, когда даже столь сильное возбуждение он не смог бы скрыть. Голос мужчины звучал так же ровно, когда он вновь заговорил. – Я не ждал бы от Вас чего-то иного. Измени Вы свою сущность – кто знает, желал бы я так сильно видеть Вас каждое утро, выходя в сад? Ведь это были бы уже не Вы.
Тацуми слишком долго пробыл в Мейфу. Там, где сакура цветёт вечно – и оттого теряет свою красоту. Ведь вся прелесть сакуры – в её недолговечности, в том, как легко опадают нежные цветы под дуновением ветерка. Именно поэтому сравнивают цветущую вишню с человеческой жизнью.
- Я принимаю Вашу природу, Тацуми-сан, с тем же спокойствием, с которым Вы принимаете мою, - Мибу замолчал на пару секунд, а потом устало заключил. – Мисима писал, что музыка – живёт только тогда, когда звучит. Так и мы, Тацуми-сан, люди. Мы не можем загадывать на десять лет вперёд, ведь и в завтрашнем дне не уверены до конца. Наслаждайтесь музыкой, пока она звучит.
Неслышный вздох растворился во мраке зала, и голос шинигами зазвучал с тихой печалью:
- Мне сложно выразить мою признательность, Мибу-сан, за этот вечер и ваши слова. Я сохраню в памяти это мгновение, как неизвестную мелодию, которая западет в душу и остается там. И пусть мелодию больше никогда не услышать, воспоминание возвращается вновь и вновь.
На каждую внеплановую ситуацию у Тацуми Сейчиро имелась своя инструкция, но вот для подобного момента, когда богу смерти, считающему себя образцом дисциплинированности, хочется развернуть руку, так чтобы ладонь коснулась ладони, и принять предложение человека войти не просто в его дом, в каждое его утро, но в жизнь – инструкции не существовало.
«Пока еще не сказано…» - горечь этой мысли вылилась в новом объятии, разлившемся по коже Ории причудливой, обтекающей лаской, подобной волне прибоя, накатившей и схлынувшей без остатка.
- Если пожелаете однажды продолжить наши тренировки, я, как и прежде, в полном Вашем распоряжении.
Он не убрал руку, предоставив Ории сделать это первым, оставив всё возможное, растревожившее душу неосуществленным «если бы», которых так много в человеческой жизни. Одним больше, одним меньше…
У Тацуми Сейчиро таких «если бы» набралось бы несколько тысяч – разных, но неизбежно связанных с должностными нарушениями, которых не было. В его жизни вообще не было слишком много, но секретарь отдела Сёкан привык к подобному течению дел и не представлял в своей работе, ставшей синонимом жизни, никаких изменений.
Отредактировано Seiichiro Tatsumi (2013-07-21 00:58:37)
Слова благодарности шинигами не вызвали у него ответа – здесь отвечать и не требовалось, только вежливо склонить голову. И, несмотря на тон, прохладный и вежливый, объятия были жаркими и удивительным образом окутывали с ног до головы. Словно кокон бабочку.
-«Или паутина»
Мибу убрал руку, задержав её на мгновение, словно позволяя своим пальцам запомнить тактильно прикосновение к шинигами – кто знает, когда это повторится и повторится ли вообще?
Остаток пьесы они провели в молчании. Всё нужное было уже сказано, тяжело осело в воздухе, словно водяная пыль, и теперь оставалось только дышать этой пылью, позволять ей проникать в лёгкие и отравой распространяться по организму.
Актёры вышли на традиционный поклон и, повинуясь порыву всех остальных зрителей, Ория поднялся со своего места, аплодисментами отдавая дань игре и мастерству актёров и присоединяясь в этом к духу японскому коллективизма.
Свет постепенно становился ярче, изгоняя тени, заставляя их прятаться под сиденьями и в уголках занавеса, и Мибу даже в некотором роде пожалел об этом, ведь, как оказалось, тени могли бы нежными…
- Я действительно желаю продолжения, Тацуми-сан, но сейчас я не могу в полной мере распоряжаться собственным временем, - повернувшись к шинигами, Ория осторожно подбирал слова, чтобы не сказать лишнего и не подать мужчине пищу для ненужных размышлений. – Я не подвожу этими словами итог нашим схваткам, но прошу на время отложить их… возможно, мы продолжим с приходом зимы, возможно – раньше.
Отдав должное актёрам, многие зрители уже начинали расходиться, огибая беседующую пару, и Тацуми с Орией оказались посреди людской реки, неподвижные до гротескности среди них.
- Потому я предлагаю Вам скрестить мечи в последний раз перед паузой. Что скажете, если через три дня я предложу Вам встретиться в Такасаго? В том самом месте, где разворачиваются события моей любимой драмы «Мацукадзе»? – он не сомневался, что Тацуми согласится, и, сняв стягивающую на концах волосы дорогую ленту, лукаво улыбнувшись, завязал на ней узелок. – Узелок на память, Тацуми-сан. Через три дня, в Такасаго.
Мибу вложил ленту в его ладонь и коротко поклонился.
- Спасибо, что сопроводили меня сегодня. Я получил больше удовольствие.
Когда не знаешь, что делать – поступай правильно.
Сейчиро не сомневался в верности своего решения, в том, что только так он сможет избавить и себя и Орию от отношений, каковые могут скоро стать беременем для смертного, не представляющего еще, КАК могут любить мертвые.
Безотчетно. Полно. С той темной и всепожирающей страстью, каковой не найти утоления даже через тысячу ночей. Тацуми видел во что превращаются юрэй, испытывающие чувства к смертным и хотя полагал, что подобная участь ему не грозит, не желал уподобляться таким существам. Их поединки, прекрасные и полные страсти, воплощающейся в ударах и выпадах, тренировками никогда и ни были – слишком о многом пела сталь, слишком острым был восторг, наполнявший душу в момент, когда лезвие неизбежно несущее смерть противнику, пронзало сгусток темно-серой мглы, а сам Тацуми отступал на шаг и принимал удачу соперника столь же легко и радостно, как собственную.
Сосредоточившись, шинигами изгнал из своего сознания все мысли о сидящем ряде человеке, размышления о верности сделанного выбора и гадания о том, откажется ли Мибу от их утренних встреч после услышанного, или сумеет принять, пусть даже не понимая всех причин решения Тацуми. Но сосредоточится на спектакле оказалось не так просто – он так и не сумел ощутить ни малейшего отклика к трагедии двух влюбленных, соединившихся в смерти, лишь сухо оценил достоинства исполнения и пришел к выводу, что молодые актеры на главных ролях – ход исключительно коммерческий, направленный на привлечение туристов и молодежи, чей интерес к поддержанию древних японских традиций, весьма и весьма удручал. Но мыслями этими со своим спутником, Тацуми так и не поделился, зная, что теперь его черед услышать решение сутенера.
И принять его, не пытаясь отыскать в словах скрытого смысла или какого-то намека.
- Кто знает, что случится зимой, - произнес он в тон словам Ории, - а в окрестностях Такасаго прекрасные виды, - и коротко склонил голову, принимая из рук сутенера ленту, хотя в напоминании о будущей встрече совершенно не нуждался.
И только потом, уже в Мейфу, в своем одиноком доме, где в отсутствие гостей, бесчинствовали тени и сумрак, заполнявший комнаты, казался живым, дышащим и голодным, достав из кармана ленту и ощутив пальцами уплотнение узла, Сейчиро подумал, что более личного подарка Ория сделать ему просто не смог бы. Но вот так изящно, почти не придавая значения жесту этот плут, ухитрявшийся годами балансировать между преступными кланами якудза, и сохранять нейтралитет, оставил ему память о себе – не о встрече.
Из зеркала гримировального столика на юного актера смотрела красивая женщина, чье предназначение – радовать взор и дарить своим обществом отдохновение гостям, дорого ценящим ее время и искусство. Снять алое кимоно с черными цветами, облачиться в другое и это будет уже не О-Хацу, а совершенно другая женщина…
Долгий взгляд из полуопущенных ресниц нацелен был на самого смотрящего в зеркало, алые губы чуть изогнулись в короткой улыбке, обозначающей знание какого-то секрета, а через мгновение взгляд стал печален, а пальцы нежной, не знающей грубой работы руки коснулись в тревожном жесте отворота белого юката – кимоно Ито снял сразу. Но образ не отпускал, не желал исчезать, вместе со снятым париком и стертым гримом, потому Ито и медлил.
Он заметил вчерашнего своего знакомого в зале, просто зная, какие места сам обещал ему, но взгляд О-Хацу не предназначен был Ории Мибу, юная гейша и не знала о нем. Она умерла несколько столетий назад и ее душа, возможно, прошла не через одно воплощение. Встретила ли она в новой жизни своего Токубэя? Ведь влюбленные умирают вместе ради призрачной надежды на счастье в новом воплощении.
Прошло, наверное, минут двадцать, прежде чем актер снял парик и надел его на подставку, затем снял костюм а после достал молочко для снятия макияжа и стал аккуратно снимать белую краску с лица.
«Ты же не думал, что он придет один?» - кольнула обидная мысль.
Высокого мужчину в очках, сидевшего так, словно у него под пиджаком находилась английская линейка, Ито готов был возненавидеть уже за то, что Мибу-сан сам пригласил его на этот спектакль. «Они ведь могут быть просто друзьями или даже всего лишь сотрудниками», - это предположение не принесло юноше облегчения, как и следующая мысль, простая, но предельно честная: «это я никогда не узнаю».
- Ито, - послышался за дверью голос Саката Акиры, уже успевшего переодеться, - ты готов?
- Еще пять минут.
- Я зайду. Можно?
- Конечно.
- Ты сегодня какой-то…
Юноша поспешно убрал белила и, не оборачиваясь к вошедшему, поймал его лицо в отражении.
- Какой? – брови Ито удивленно приподнялись.
- Потерянный что ли. Не заболел?
- Все хорошо, - отражение фальшивой улыбки.
- Ты поторапливайся, а то опять уйдем последними.
- Подожди меня снаружи.
Отчего-то сейчас актеру остро захотелось снова остаться в одиночестве в этой комнате, где он знал каждый угол с самого детства, когда приходил сюда с матерью, чтобы посмотреть, как отец готовится к выходу на сцену. Саката ушел, предупредив, что заглянет еще к одному из актеров, и юноша вновь остался наедине со своим отражением.
Вы здесь » Перекрёсток » Отрывной календарь » YnM-II. Эпизод VII. "Самоубийство влюблённых"