Раскидистая вишня, росшая в этом саду, наверное, лет двадцать, спутала осень с весной. Какие-то три-четыре теплых дня - и на ветвях ее распустились бело-розовые, нежные цветы – дурная примета.
Но дерево от этого не стало менее прекрасным, а осенняя сакура – менее удивительной. Однако гостям, собравшимся в доме Ёщитаки Морио на праздник в честь восемнадцатилетия старшего сына вакагасира клана Инагава-кай, некогда было любоваться неурочным цветением старого дерева - все приглашенные являлись людьми важными, занятыми и поздравляя именинника, не забывали и о своих делах. Именник же был не особенно весел – сидел важный и скучный и всячески старался казаться серьезней, взрослее и солидней – задача для жилистого юнца с мелкими чертами лица, оттопыренными ушами и чуть вздернутым носом – невыполнимая. Да еще эта смешная щербинка между передними зубами…
Отчего-то эту щербинку Ито Сейджи запомнил особенно ярко за те краткие мгновения, пока находился подле именинника, вручая ему подарок, переданный родичем, не сумевшим прибыть к празднику. В отличие от Морио Такеши, умением казаться взрослее и серьезней, Сейджи в свои пятнадцать с небольшим лет владел в совершенстве.
Во всяком случае, печальной девушке в синем кимоно, с поклоном вручившей подарок молодому человеку можно было дать и восемнадцать, и двадцать лет. Могла она быть и старше – просто традиционный макияж не позволял понять этого, обманывая взор столь же искусно, как плавные движения юного актера.
Кто-то шепнул имениннику, что вручавшая ему подарок и передававшая поздравления девушка в традиционном наряде – оннагата. Ито еще не отошел, стоя в ряду гостей, желающих лично поделать молодому человеку здоровья и долголетия, или только что сделавших это, а потому заметил, как смутился Такеши, словно в присутствии актера из театра Кабуки было что-то необычное. А когда юноша бросил на него короткий, полный неверия взгляд, оннагата позволил себе медленную, осторожную улыбку и быстрый, кокетливый взгляд, заставивший Такеши напрячься, отвернуться к очередному гостю с таким видом, словно он стер в одночасье из памяти образ незнакомки в синем кимоно.
Но одним вручением подарка выступление Сейджи не заканчивалось. До основной программы, где участвовали несколько актеров, еще было время, и оннагата, чье выступление являлось завершающим, поскучав вместе с другими актерами, решил проскользнуть тайком в сад – просто полюбоваться тем, с каким изяществом и вкусом, он был устроен. Там и увидел цветущую вишню.
И ведь знал, что это – недобрый знак. Но ему, словно той капризной и томной девице, чей образ Ито любил особенно сильно и, как ему казалось, понимал, захотелось сломить веточку – то самое соединение трех цветков и нескольких бутонов, что особенно изящно смотрелось бы и в прическе, и просто в руке, и даже в чашке с водой, превратившись там в изящное и скромное украшение комнаты.
С цветущей веточкой в руке, шел он по садовой дорожке, ступая мелко и плавно, так как давно не ходят сами женщины, и размышлял о скорой поездке в Окинаву вместе с театром и о том, что из-за нее опять пропустит тест по истории в школе. А со стороны казалось, что девушка, словно сошедшая со старинной гравюры тоскует о ком-то, всей душой предаваясь печали и ожиданию.
Он и не заметил, как вышел к старой беседке, подле которой стояли двое мужчин и что-то обсуждали. Взглянул в их сторону, лишь только когда слух его резанула фраза: «и после этого можно будет забыть о Сумиеши-кай. Как только мы уберем Сато».
Разговаривавшие обернулись к Ито разом, словно взгляд его вдруг стал осязаемым, хлснул по серьезным лицам мужчин – выдал. А через мгновение сам актер оказался на коленях, с заломленной за спину рукой, а к виску прижалось дуло пистолета.
- С кем ты пришла, дура? – гаркнул один из мужчин – поплотнее и помоложе, фамильярно беря Сейджи пальцами за подбородок.
- Я из театральной труппы, - выдавил он с трудом, - я … актер.
Мужчины переглянулись. Молча.
- Как зовут? – спросил второй, однако руку сильнее не заломил – чего в данный момент Ито опасался больше всего.
Собственное имя прозвучало странно и чуждо.
- Ну, так вот, Ито Сейджиро, - продолжил первый, - иди к своим и делай свою работу. Хорошо, чтобы наш хозяин остался доволен. Понял. И забудь, что слышал.
***
К тому времени, когда юноша вернулся в палатку, приспособленную в качестве гримерной и гардероба, страх, заставлявший его едва ли не бежать через сад, немного отступил. Его выругали за испорченный макияж и налипшие на подол кимоно травинки, усадили перед зеркалом – освежить краску на лице. И вспомнилось Сейджиро, как смеялись они намедни, узнав, что предстоит выступать в доме одного из важных среди якудза людей. Кто назвал господина Морио якудза – Сейджиро не мог вспомнить, но сейчас, после встречи с теми двумя людьми, когда от одного воспиминания о прикосновении дула пистолета к виску, по спине бежал холодный пот, он уже не думал, что сказанное – пустые слухи.
А между тем настало время его выступления. Поднимаясь на сцену, собранную в саду, Ито и не думал, что кому-то из собравшихся еще интересны сценки из репертуара театра Кабуки, но между тем, ценителей оказалось достаточно, чтобы.. . собраться, забыть все случившееся, закрыть на миг глаза, забывая на несколько минут о себе – об Ито Сейджиро, сыне известного актера Ито Кейташи, не понимающем всей важности искусства театра Кабуки, но выросшего в нём и намеревающегося, как и отец, посвятить свою жизнь этому миру.
Он вышел в центр сцены под медленный наигрыш, замер, встав вполоборота к зрителям и склонив голову, так, чтобы виден был изящный изгиб белой шеи, рисунок узла оби и соблазнительное очертание бедра, кроющееся за широким, раскрытым веером, пущенном вниз до мгновения, когда нарастающий ритм музыки подхлестнет танцора, заставит податься вперед, открыться беспомощной, хрупкой фигуркой зрительским взорам.
Синее кимоно играло свою роль, скрадывая очертания тела отнюдь не тщедушного и не узкоплечего юноши, гибкого и подвижного, словно пойманная в чашечку ладоней рыбка. В какой-то момент, пришло осознание, что этот танец, быть может – последний, потому что те двое мужчин отпустили его не из милости, а не желая портить хозяйский праздник убийством одного из актеров.
И как-то особенно остро захотелось, чтобы этот танец стал особенным, чтобы значение и смысл каждого жеста, каждого шага оказались прочтены и поняты хоть… кем-то.
Сейджи обвел взглядом зрителей, всматриваясь в лица, выбирая того, единственного, кому негласно будет подарен этот танец, чего не делал никогда раньше. Темные глаза, подведенные сильно и густо задержались на стоявшем несколько обособленно от прочих, длинноволосом мужчине. Маленький, алый рот дрогнул в едва заметной улыбке – недозволенном проявлении эмоций, адресном, что было непозволительно вовсе.
А в следующий миг, Сейджи закружился, отступая прочь, вглубь сцены от собственной дерзости, от внимательного взгляда, укрылся за развернутым веером, переводя дыхание, гадая, не почудилось ли ему, что незнакомец заметил и взор и улыбку. Но время ответов еще не пришло, музыка вела танцора, подчинив всецело гибкое тело своему ритму и зрители видели боль и стыд юной девушки, то робко скрывающееся за ширмой из двух больших вееров, то словно отваживающейся вот-вот бросить их и остаться беззащитной перед жадным вниманием зрителей.
И одно желал Сейджиро в эти мгновения, чтобы мелодия стала бесконечной и танец с веерами, замысловатый и сложный не прерывался, пока сам Ито не упадет без сил.
Этого, конечно же, не случилось.
Все просто закончилось, и благодарно поклонившись зрителям, Ито скользнул к краю сцены.
И только в палатке, снимая парик, он обнаружил, что в прическе недостает одной канзаши. Вспыхнул стыдливо от мысли, что это могли заметить и понимая, что хуже может быть только то, что пропажу обнаружит костюмер, поспешил переодеться и бросился в сад. Миновал спешно проклятую цветущую вишню, и, чувствуя, как испуганно зашлось в груди сердце, свернул к беседке. Канзаши могла выпасть только там, когда двое в европейских костюмах, обсуждавшие смерть какого-то господина, вынудили так жалко стоять на коленях.
К несчастью, Ито пришел сюда чуть позже, чем стоило. Заметь он пропажу сразу и поспеши в сад, едва окончил выступление, то может и не пришлось бы теперь смущенно опускать взгляд и склонив голову перед незнакомцем, объяснять свое присутствие здесь.
- Прошу прощения, господин, если помешал вашей прогулке, но… Сейджиро выпрямился, но взгляд не поднял, - я потерял здесь одну вещь…
