Перекрёсток |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Перекрёсток » Отрывной календарь » YmM-1 "Попутный ветер"
1. Жанр|тематика|фандом:
Жанр – психодрама;
Тематика: анимэ, мистика;
Фандом: Yami no Matsuei
2. Рейтинг и прочие характеристики:
NC-18
3. Прием участников:
Закрыт.
4. Пожелания к игре:
Всё для кайфа, всё для игры!
5. Дополнительно:
Оживём – увидим.
Теги: YmM-1
Отредактировано Буси (2013-06-23 18:34:24)
Раннее утро. Безлюдные палубы роскошного лайнера, казалось, еще дремали в ожидании толп праздных туристов, большинство из которых еще не пробудилось после долгой пьяной и шумной ночи, полной игр, веселья, сумасшедших трат, проигрышей, секса или истерик и выяснения отношений с любовниками, мужьями и женами или просто компаньонами и друзьями. Длинные ряды белых шезлонгов влажно поблескивали от обильной росы, стюард в белой униформе инспектировал чистоту миниатюрных урн, где всякий вечер среди шоколадных оберток и пластиковых бутылок обнаруживались визитки известных политиков, миллионеров, порванные чеки на миллионы йен, полусожженные банкноты – свидетельства человеческой бравады, тщеславия и того, что люди попороще называют понтами.
А в лазурном, пронизанном щемящей синевой, словно снятой с крыльев мотылька, небе таяла белесым оттиском луна. Она была почти полной минувшей ночью, но еще не звала, не бередила душу Кадзутаки – зрела, набиралась сил перед своим неизменным магическим ритуалом, древним, как сам мир.
У Мураки было еще почти два часа до начала рабочего дня – безмятежного, пустого, заполненного лишь визитами юной, хрупкой и нежной Тсубаки-химе – его пациентки, чье сердце, прежде чем забиться в девичьей груди буквально лежало в пальцах хирурга простым куском мяса.
Дамочек, страдающих от скуки, головной боли и морской болезни Мураки отвадил в первые же дни предельно холодным вниманием к их недугам, но не к почти откровенно предлагаемым прелестям. Ветер, следующий за лайнером фамильярно, словно старый друг или давний любовник, трепал светлые волосы мужчины, роняя на лицо пряди длинной чёлки. Кадзутака оправил челку привычным жестом, позволив ей скрывать только левую половину лица, и вдруг услышал, что стюард к кому-то обращается:
- Вам что-нибудь угодно, сэр?
Почти весь персонал лайнера «Принцесса Камелия» помимо японского владел английским, но говорили на нём только с гайджинами. Мураки развернулся, чтобы полюбопытствовать, кому захотелось встретить утро на пустой палубе. Этого человека он не видел прежде среди пассажиров, но глядя на темноволосого европейца, сидящего в инвалидной коляске, подле которой шла приятная внешне девушка, без труда мог предположить, по какой причине.
Муркаи почти не раздумывал, стоит ли подойти к незнакомцу или же предоставить тому удовольствие побыть в компании его спутницы – направился в сторону незнакомцев, как человек, имеющий здесь, на корабле, право, одаривать своим вниманием кого угодно из пассажиров.
- Немногие из пассажиров «Принцессы Камелии» просыпаются так рано, - произнес он вместо тривиального приветствия, глянув сначала на девушку и почти безошибочно определив в ней особу, отнюдь не равную по статусу человеку в коляске, - надеюсь причина не в бессоннице, а в пристрастии к утренним прогулкам?
Взгляд Мураки теперь был направлен лишь на мужчину, и внимание это указывало, к кому, собственно из гайджинов, обращался доктор.
По-английски доктор Мураки говорил мягко, чуточку прокатывая и усиливая чуждое японскому языку «л». Имея дело с японцами, он не преминул бы поклониться, строго отмерив глубину наклона спины и держа руки по бокам, и только затем протянул бы визитку. Но зная, как японские манеры ставят иностранцев в неловкое положение, лишь приветливо кивнул и вынул из кармана карточку. Подал ее не молодому мужчине, а девушке.
Называться не стал, выдерживая небольшую паузу и следя за реакцией незнакомца.
Смутится? Недовольный чужим вниманием, подожмет губы и постарается быстрее закончить разговор, или же…
− …А ты думала! – не слушая уже, бросил бывший штурман в ответ на ласково-ворчливую реплику компаньонки.
− Сначала я думала, что ты просто африканский невропсих...
− А теперь решила, что я остроумный гений? – дерзкая усмешка почти удалась.
− Теперь – что вислоухий свинтус, − вздохнула Клер, махнув рукой.
Однако море есть море: у Скиннера пальцы замёрзли, все двадцать, он, между прочим, не оделся. Клер не зря ворчала, а он напрасно упрямился, не пожелав надеть свитер. Правда, сперва-то, да со сна-то и нормально показалось в одной рубашке, а сейчас вот стало вовсе даже зябко – ветер всё же дул прохладный. А где холод – там рефлекторное мышечное напряжение, где напряжение – там боль, эта схема известна любому спинальнику, так что усиление оной, пока едва тлевшей вечным ледяным осколком в спине, Восьмого не удивило. Теперь он подумывал о том, чтобы употребить на пользу хвалёное упрямство, за которое близкие люди иной раз обзывали его шотландским дубом, и, исполнив долг встречи со своим литературным агентом, катить колбаской в направлении своей каюты, уже практически родной.
Намерение в высшей степени похвальное, и Скиннер, без сомнения, его осуществил бы, сразу после того, как ответил не менее вежливо стюарду, но… шотландец внезапно для себя сел прямо… особенно прямо, не отдавая себя отчёта в том, что его собственный взгляд стал не просто пристальным, но острым. Объект гораздо более интересный, нежели прислуга, привлёк внимание литератора – некто, напоминающий… напоминающий… − Рэй не замечал, естественно, как каменеет его собственное лицо, − уж слишком многое и… пугающее начало всплывать из запаянных вроде бы надёжно глубин скиннеровской памяти, когда в поле зрения замаячила, то ли как светлый ангел, то ли как бельмо на глазу высокая фигура в белом одеянии.
Незнакомец стоял, никому, в принципе, не мешая, но бывший штурман отчего-то остановил коляску, сам этого не осознавая, и не мог сдвинуться с места, не решаясь рассмотреть хорошенько тонкое и бледное лицо, и не будучи в силах отвернуться от него совсем. Будто блеск очков завораживающе и заморажиивающе не отпускал взгляд Рэймонда.
«Нет… нет, он же совсем не похож…»
Высокий беловолосый почти мужчина в белом плаще двинулся с места, и Восьмого будто отпустило некое наваждение, он снова положил палец на кнопку движения вперёд, но… белый человек стремительно и целеустремленно заступил дорогу, а Скиннера опять затормозило.
Ледяной червячок снова клюнул в сердце – что?..
«Ну ведь ничего же… меня это не касается…» − но скользнувший по нему странный, стопорящий какой-то взгляд странного типа холодно осёк тщетные надежды Рэймонда. Так хищник смотрит на добычу, примеряясь – без жадности, но и без жалости, просто измеряя расстояние для прыжка.
«Что за бред!» – Скиннер разозлился на себя, сузив глаза и зачем-то утопил кнопку на джойстике до упора. − «Лечиться надо, параноик. Откуда здесь ин… он вообще азиат же…»
Туго накачанное правое переднее колесо штурманского кресла неловко провернулось от рывка и впаялось в ножку лежака. Чтобы не зарычать от досады, Восьмой опустил ресницы.
«Надо досчитать хотя бы до пяти. Я и правда схожу с ума», − глубоко вдыхая носом, Рэй задержал дыхание и… ме-е-едленно выдохнул, когда незнакомец договорил.
− Терпеть не могу ранние подъемы, − вроде бы беспечно хмыкнул шотландец. − Как прирождённая сова, я обычно сплю в это время без задних ног. − Рэй хмыкнул опять – в его случае это выражение было до боли точным. − Прогулки – это восхитительно, утренняя свежесть, нежный свет и всё такое, но если бы я мог не вставать в такую рань – ни за что бы не встал, будьте покойны.
«Вот на кой чёрт откровенничаю с совершенно незнакомым человеком? Которого, вдобавок, почти наверняка не увижу больше никогда в жизни», – литератор потёр гладко выбритый подбородок, сетуя на самого себя. − «Может, дело как раз в эффекте случайного попутчика, коему можно излить душу именно поэтому – встретились, потрепались за жизнь, и разошлись, как в море корабли. И всё-таки… я веду себя по-варварски, как классический гэйдзин, прямо хоть в учебники записывай в раздел «Как не надо вести себя в Японии», Масудзо-сенсей в гробу, поди, перевернулся от обиды, что так скверно я усвоил этикетные принципы. Причём знаю, что держусь не той линии поведения, и всё равно её гну. Со страху, что ли?..»
Отредактировано Буси (2013-07-05 15:09:38)
Привыкший иметь дело со множеством людей, большинство из которых поверяют врачу самое сокровенное в первые же минуты встречи, Кадзутака легко заводил знакомства, не испытывая ни смущения, ни оторопи перед необходимостью начать беседу с простой, ни к чему не обязывающей фразы. Так же легко, даже равнодушно он вычеркивал из своей памяти людей, едва те исчезали из поля зрения. Ненужных людей, скучных, неинтересных, бесполезных. Резкий ответ иностранца позволял предположить, что тот не настроен на знакомство, реакция его – нервная, резкая – коляска, конструкция из стали, кожи, резины и пластика с успехом выразила то, что обычно выдает лишь язык тела.
Глухим металлическим звуком отозвался потревоженный шезлонг, прикрученный к палубе, он не перевернулся от толчка коляской. Но стюард обеспокоенно взглянул на лежак.
- Говорят, попав под дождь, промокнешь независимо от того, бежишь ли к дому, или идешь, не спеша, - тонко улыбнулся Мураки заявлению гайджина, - но спешка ухудшает неизбежное усталостью и гневом.
Он перевел взгляд на спутницу иностранца и проговорил негромко:
- Постарайтесь не потерять мою карточку. Если возникнет необходимость, обращайтесь безо всякого стеснения. Я – врач на этом корабле. Мое имя – Мураки Кадзутака.
Взгляд серых, словно дождливое небо ранней осенью, глаз задержался на лице девушки, пока та не кивнула.
- Радует уже то, что сегодня нет дождя, - закончил он свою мысль, в японской манере не разъясняя для собеседника смысл сказанного. Но я сегодня был на мостике и капитан указал мне вон на ту гряду облаков, - Кадзутака нашел над горизонтом темное облачко, - и предрек скорый шторм.
Не доверять словам Хайдо Масахиро, два десятка лет проведшего у штурвала, можно было во многих вопросах – капитан мнил себя эрудитом и человеком очень умным, а потому, бывало, высказывал свое мнение и делился знаниями бездумно, но вот море он знал и любил, и как муж может по одному взгляду жены понять, что та гневается и приберегает на вечер скандал под аккомпанемент бьющейся посуды, Хайдо-сан по облакам над горизонтом мог предвидеть близящейся шторм.
Но пока все было спокойно.
И речь его завораживала, завораживала – красотой негромкого, глубокого, бархатного голоса во всём богатстве обертонов, спокойно-вкрадчивой интонацией, обтекаемостью и многозначностью слов… будто афоризм какого-то древнекитайского философа изрёк, а не о погодном явлении говорил… или и впрямь не о нём? – Рэй взглянул с еле заметным подозрением.
Вот именно гнев бывший штурман и ощутил, причем гнев от страха, и усталость, верно, несмотря на самое начало дня. Глухую усталость обреченного, который осознал, что от преследования не уйти, а долгая яростная борьба бессмысленна и сил на неё больше нет.
«Что он сказал, я понял, не только слова, но и смысл, я не понял иного – чего он хочет от меня, говоря это. Люди высказывают что-либо с конкретной целью, какова же цель этого очкастого типа?» – лязг и скрежет стали колёс и колясочной подножки об алюминиевые опоры стояка почему-то чётко проассоциировались с Титаником, напоровшимся на айсберг. Причем в роли ледяной горы уж точно выступал не бессловесный шезлонг.
– Хорошо, сэр, я сохраню её, – изящная блондинка с правильным, но милым, живым лицом аккуратно убрала кусочек плотного мелованного картона в сумочку на тонком ремешке, непринужденно намотанном на ее женственную, но не хрупкую кисть, – если нам понадобится помощь, мы не преминем к Вам обратиться… доктор. Правда, мистер Скиннер? – даже слегка игриво, будто продолжая некую долгую игру на двоих, спросила она подопечного, чуть наклонив белокурую головку и ненавязчиво поправляя воротник его джинсовой рубашки.
– Да, конечно, – вяло отозвался Рэймонд тоном «только отвяжись, ради аллаха».
«Теперь ещё и корабельный врач, угу». – Скиннер с неприкрытой тоской окинул… японца, несомненно, судя по фамилии Мураки, но странно светлоглазого японца привычно внимательным, пусть и беглым взглядом снизу вверх. Встань бывший штурман – они оказались бы одного роста, но сидя в коляске, не избежать разницы высот. Красивые тёмные брови шотландца еле заметно сдвинулись в раздумье: непонятный холод в сердце Восьмого разрастался, белизна его и вообще-то пугала, а уж сосредоточенная в живом объекте, просто сдавливала грудь, так что дыхание хотелось затаить и… не отсвечивать. Хотя стать незаметным на фоне ослепительно белой ледяной пустыни – задача нереальная.
Взгляд тёмно-карих глаз переместился на дальние облака, указанные доктором, бывший штурман знал, что они предвещают – трудно не уметь читать небо, с детства мечтая об авиации и родившись в приморском городке.
– Думаю, капитан прав, шторма не избежать и погода переменится, – ровным тоном согласился Восьмой. – Будет ненастье.
Ещё бы, чёрт возьми, в его голосе не звучала уверенность! Рэймонду не нужно было смотреть на небо, чтобы утверждать это: он же не зря всю ночь подушку грыз, чтобы не скулить от боли.
Отредактировано Буси (2013-07-05 15:17:15)
Всякая жизнь имеет ценность – таков главный постулат жизни врача, а она, эта жизнь, не разделяется никогда на время работы и время отдыха, как у большинства прочих профессий. Всякая жизнь имеет цену, и цена эта складывается из многих факторов, подчас совершенно не материальных. Но и свою стоимость жизнь имеет тоже. Почти полмиллиона долларов стоило сердце для принцессы Цубаки, живое сердце, теплое, трепетное, сокращавшееся даже в руках хирурга, оно не умерло вместе с маленькой глупой цветочницей, оно продолжило биться в груди дочери судовладельца.
И смерть тоже имеет цену и стоимость. Глаза нищей цветочницы подарили зрение стареющей миллионерше, почки и печень разлетелись в своих контейнерах по миру: в Израиль, в Штаты, во Францию.
Жизнь покалеченного гайджина, очевидно, стоила больше смерти. Кадзутаке достаточно было видимых факторов: отличной коляски с современным электроприводом; наличия компаньонки, несомненно, оплачиваемой; двух билетов в круиз на лайнере. Он мог даже угадать, на какой палубе находилась каюта иностранца. Несомненно, там, где имелся оборудованный для инвалидов спортзал, широкие пандусы и да, располагался медицинский блок. С мелкими травмами, похмельным синдромом и следствиями обжорства медперсонал лайнера справлялся без помощи нейрохирурга. А свой кабинет Казутака покидал около одиннадцати часов утра и возвращался туда лишь по вызову. С «совой», что только-только просыпается к этому времени, он мог и не встретится на второй палубе за все время путешествия.
- Скиннер? – переспросил он девушку и перевел взгляд на лицо мужчины, - я запомню.
Английский Мураки не был безупречно чист, но обладал той классической, почти стерильной правильностью, каковая выдает либо выпускников Оксфорда, либо тех, кто обучался уже ими. И Мураки нравилась эта, несколько оторванная от современных нюансов произношения и построения фраз, правильность. Словно лакмус, проверяющий реакцию среды или единичных людей на самого доктора.
- Я пожелал бы вам приятного отдыха, - добавил он, - но, боюсь, накануне шторма, это пожелание не совсем уместно. Так что, просто не буду мешать вашей утренней прогулке.
Он коротко кивнул, ничуть не смущенный выказываемой гайджином раздраженностью и прошел бы мимо, если бы не вставшая под углом в проходе коляска и девушка оставляли место для маневра, а так, лишь отступил в сторону и немного назад, за ту незримую границу, что условно определяет зону комфорта при контакте с незнакомыми людьми.
До шторма оставалось еще несколько часов и Кадзутака намеревался провести их деятельно, чтобы к началу грозы вернуться на палубу и полюбоваться на разгул стихии до тех пор пока это будет возможно.
Перспектива промокнуть его не пугала.
− Да, Скиннер, − за лёгким раздражением скрывался всё тот же испуг, Рэймонд не понимал странного внимания к себе этого холодного даже на вид человека, а непонятное всегда вызывает опасения, не так ли? Однако Восьмой всё же постарался совладать с собой и успокоиться. − Простите, я не представил даму, доктор, − шотландец чуть повернул лицо, взглядом указывая на спутницу. − Это мадемуазель Бартез, моя компаньонка. Сиделка… и очень квалифицированная, но не только. Ещё – домоправительница.
− Штурманоправительница. Домашний, так сказать, штурман, − добавила девушка, спокойно, но мило улыбнувшись.
Будто оттаивая на миг, Рэй тоже тепло улыбнулся ей. Ему самому давно, ещё год назад, открылась истина (светом во мраке) – Клер он позволял то, что не позволял даже бывшей жене – дерзить и командовать собой. И ему это даже нравилось…
− Верно, Мураки-сан, не стоит желать недостижимого.
Ей-богу, на миг литератор себя почти возненавидел за усталость, которая в голос всё-таки проникла. «Ну нельзя же так!» – почти рыкнул он на себя, с досадой понимая, что сегодня он слаб как никогда, настолько, что идут насмарку самим же принятые жизненные установки, вообще-то соблюдаемые неукоснительно. А тут… не иначе, предрекаемый капитаном и родной рэевой поясницей шторм грозил стать суперштормом, раз Скиннер забыл личное правило-номер-раз из Хагакурэ: «Воин не вправе допускать даже незначительных оплошностей. Он обязан быть особенно внимательным в выборе слов и не говорить о страхе, боязни или боли, не только в дружеской беседе, но и во сне. Всегда следи за своей речью». Неужели бессонная ночь в поту, мýке и попытках эту мýку чутко спящей Клер не показать настолько вымотала, что он совсем утратил самоконтроль в общении даже с незнакомцами? Да нет же… себе Восьмой никогда не лгал, и потому не стал оправдывать внезапное малодушие магнитными бурями и прочей метеорологией – ибо она припирала не в первый раз, да и не в последний, к сожалению; всему причиной был этот дядя-очкарик весь в белом, это от него шотландца пробирало непроизвольной дрожью. Ну не от ветра же? Ветер и до его появления дул, но не было этого ощущения открытого рядом холодильника.
«Ну всё, хорош уже трястись на манер суфле», − решил для себя Скиннер, будто из-под гипноза выйдя, стоило доктору немного отступить.
− Благодарю Вас, возможно, это прозвучит невежливо, но не дай бог нам снова встретиться... по необходимости, доктор. − Поймав руку девушки у себя на плече, Рэй спросил уже и совсем непринуждённо: − Ну что, отчаливаем, мой милый штурман, раз тут штормовое предупреждение объявили? Надеюсь, Экин приготовил кофе, пока мы тут… встречались и беседовали. Холодно, в ванну бы тёплую, а потом, может, и поспать выйдет. Ва бене, синьорина?
− В баню, товарищ, − невозмутимо отозвалась по-русски блондинистая любительница чёрного юмора. − Но сначала я вас уложу в кровать...
− А звучит-то как!.. − восхитился Восьмой, − Многообещающе...
− М-м... − она вовсю кокетничала, но как-то очень по делу. − Ну так давайте укладываться! Вперёд, вперёд! – она помогла ему развернуть коляску.
− Умеешь ты убедить, − его улыбка словно бы пригасла от чего-то, или просто свет на лицо упал иначе.
− Убедить не убедить, но заставить могу, − уверенно заявила компаньонка, − Вы же инвалид – как Вам сопротивляться мне?
− Ах вот как?! Жёсткие методы?! – даже от тихого шутливого восклицания в груди у Восьмого затяжелело и не хватило дыхания.
− На крайний случай, – звонко засмеялась Клер. – Дальше у нас идёт сцена укладывания несчастного штурмана на кровать.
− Знаешь, несчастным я при этом как-то не выгляжу... − Рэй мелко покашлял, пытаясь вздохнуть поглубже, но это вполне сошло за шутливое кряхтение.
− Ну, это Вам не поможет.
− Что именно? – кашель стал глубже и судорожнее.
− Ни вид, ни возражения не помогут Вам не быть уложенным, – по инерции хихикнула девушка, уже бросая на подопечного встревоженный взгляд. − Так, что такое? Вам снова плохо дышится? Я же говорила, что бронхит Ваш не дремлет и надо теплее одеваться! – побледневший Рэймонд только слабо махнул рукой, захлёбываясь и хрипя.
Отредактировано Буси (2013-07-05 15:21:24)
Стоило Скиннеру произнести слово «сиделка», как белокурая улыбчивая девица перестала существовать для Мураки, как личность, превратившись лишь в физическое воплощение набора функций, обозначенных её нанимателем. Мураки кивнул на прощание и зашагал вдоль парапета с неспешностью человека, умеющего успевать к любому назначенному сроку с королевской точностью. Он лишь подумал вскользь, с мрачной иронией, что желание мадемуазель Бартез превратиться в миссис Скиннер может быть прямо пропорционально количеству нулей в цифре, обозначающей сумму на банковском счету бывшего штурмана. В пользу этого предположения говорило и наигранное кокетсво, скорее дружеское, почти искренне-теплое, но похожее больше на коммуникационный приём умелого психолога, а не на проявление нежных и интимных чувств.
Японец предпочел бы не оказываться свидетелем подобного обмена любезностями между незнакомыми для него людьми, но для европейцев подобное поведение было обыденным, и Мураки предпочел просто сосредоточиться на своих планах. А их у него всегда было в избытке – куда больше, нежели времени и возможностей для воплощения. Даже с учетом поддержки тех сил, что требуют кровавой платы в канун полнолуния.
Сильный надсадный кашель Скиннера не особенно растревожил альтруистическое желание помочь больному, скорее вызвал насмешливое воспоминании о данной им рекомендации своей сиделке. «Квалифицированная» сиделка не допустила бы, чтобы её подопечный обзавелся подобным кашлем. Не астматическим, нет – ни намека на одышку, ни характерного для астматиков и сердечников со стажем оттенка кромки век у самых ресниц тоже не было. Разве что подлобным образом могла проявиться аллергия или банальная простуда.
Казутака помешкал, решая для себя, предоставить ли Скинера заботам компаньонки, или же возвратиться. Развернулся.
- С таким кашлем, - заметил он, приблизившись, отправляться в морское путешествие без особенной необходимости, равносильно попытке самоубийства. Очень, к слову, мазохистичной попытке, и заведомо неудачной. Вам лучше увезти мистера Скиннера с открытой палубы, мисс Бартез.
Мураки с упорством педанта не мешал в одном языке разных обращений, даже учитывая происхождение девушки.
- И лучше сразу до медицинского кабинета.
В том, что это решение не вызовет у англичанина (в детали происхождения Скиннера Казутака не вдавался) особенного энтузиазма, можно было не сомневаться, но если уж начался дождь, то мокнущим остается лишь заниматься своим делом, а не сетовать на непогоду, или, как в случае с Рэймондом – на обстоятельства.
- Скажете медсестре, что я подойду следом и предупредите о наличии аллергии на лекарства, если имеется.
Взгляд поверх ободка очков обратился на лицо едва-едва прокашлявшегося мужчины. Спокойный, равнодушный даже и уж точно безучастный.
- Быстро.
У человека в инвалидной коляске была не самая хорошая карма, судя по тому, насколько быстро не сбылось его желание не пересекаться более с врачом. Понятное желание для инвалида, очевидно, уставшего от больниц, капельниц, осмотров, размытых формулировок и несбыточных обещаний многочисленных эскулапов. Простуда Скиннера волновала Мураки меньше всего – приступ снимут быстро, и даже подберут для упрямца подходящий курс лечения, чтобы путешествие не превратилось для клиента в пытку. Его больше всего интересовали причины, загнавшие здорового, физически развитого мужчину в конструкцию инвалидного кресла. Так, чтобы было чем заняться между делами на борту «Королевы Камелии», исключительно для поддержания ума в тонусе.
День исключений из правил, вот чего наступило сегодня для бывшего штурмана, который обычно этих самых правил придерживался… ну почти неукоснительно, всеми, так сказать частями существа – и душой, и телом. Но… вот организм как раз подводил сейчас, неожиданно и неоднозначно: «пациенту С» − несчастливому обладателю хронического бронхита и невольному приверженцу малоподвижного образа жизни (самого сидячего из сидячих… а, ну иногда ещё лежачего) обычно-то никак не удавалось вот так бурно и быстро раскашляться, чтобы откашляться хорошенько – это всегда стоило больших усилий, а тут на, поди! Внезапно так прямо-таки забило не сухим и изнуряющим мелким покашливанием, которое длилось часами и не приносило ничего, кроме болезненной тяжести в груди, а продуктивным кашлем до рвоты – Восьмой просто захлёбывался густой солёной слизью, не успевая её сглатывать. Ужасно то, что случилось сие счастие до крайности не вовремя – ну что бы на час, на полчаса, да хоть на пять минут позже! Но ведь нет! На глазах у… ладно бы всего честнóго народу, (в конце концов, чего тут и людей-то на палубе, раз-два и обчёлся), ладно бы при Клер – ей это, честно скажем, не в новинку, но на виду у этого... этого… Му-ра-ки…
– Эх… мужчины – как дети. Знают, что кашку есть надо, что одеваться тепло перед прогулкой надо, но упираются всеми рогами, – досадливо ворчала Клер, роясь в сумочке, и, конечно, не находя ингалятора, хоть, собираясь на встречу с литагентом фантаста, она самолично прихватила лекарство, на всякий случай.
– Отстань, детка, – хрипло выдавил сквозь кашель подопечный. – Пройдёт всё сейчас. А за рога – уволю.
Как обычно при стрессе, его шотландский акцент проявился во всей полноте.
«Вали же отсюда, вали, вали!..» – открывая глаза на вдохе между короткими приступами, мысленно заклинал Рэймонд высокую белую фигуру, расплывающуюся от выступивших слёз. Но молиться как следует он никогда не умел, так что, конечно, везение и тут его подвело – корабельный врач всё-таки вернулся, хоть и без спешки. Восьмой чуть зубами не заскрипел и про себя вспомнил все гэльские ругательства, известные ему и даже не точно известные – хуже ничего быть не могло, чем явиться перед этим очкариком, непонятно чем пугающим до дрожи, вот таким – никчёмным, больным, бледным, задыхающимся; для Скиннера это обстоятельство было просто как нож острый.
− Хорошо, доктор, − отозвалась девушка, бросив тщетные поиски ингалятора в маленькой вроде бы женской сумочке, оказавшейся филиалом Бермудского треугольника, и взглянула на врача с благодарностью. − Мы уже едем, и я скажу медсестре.
− Что-о?! – с запозданием, на неровном выдохе, у Восьмого вышло хрипло, не очень громко, но достаточно возмущённо. − Я не стремлюсь к суициду! Я не…
Рэй заткнулся и понял, что в чём-то этот ходячий рефрижератор в облике человеческом прав. Можно было сколько угодно твердить – типа, по британской почти пословице, как истинный джентльмен (пусть и шотландского происхождения) желал-де развеять тоску свежим ветром, ибо нет лучшего лекарства от душевных потрясений, чем морской круиз, но… опять же, обмануть себя невозможно – когда три месяца назад стало ясно, что после шестой по счёту операции в токийской нейрохирургической клинике заметных улучшений нет, и очередная хлипенькая надежда протянула хилые ножки, Скиннер, заказывая билеты на «Королеву Камелию», в самой тёмной и дальней глубине души надеялся, что домой он не вернётся.
А ещё, едва замолчав, он понял, что так только хуже сделал: доктор, увидевший его судорожные потуги отдышаться и возразить, одним своим присутствием уже без ножа зарезал Восьмого. Тот хотел было разогнуться, чтоб наконец вдохнуть полной грудью, которая надсаженно заныла, упёрся ладонями в широкий страховочный ремень, пропущенный спереди между стояками колясочных подлокотников… и чуть не упал, ибо липучка расстегнулась, часть ремня осталась в его руке, другая хлестнула по животу, а корпус повело вперёд. Шотландец нырнул бы вниз, разбивая лицо о столь близкую палубу, если бы умница-Клер не схватила его за плечи, придерживая. Ну всё, это уже было вершиной позора. Спорить дальше – означало выказывать себя ещё более жалким.
Спокойное и краткое «Быстро», будто совсем вынуло душу, которая и так-то еле держалась – Рэймонда трясло от слабости, на лбу выступила холодная испарина.
− Доктор сказал в морг, значит, в морг, − смог всё-таки пробормотать гордый скотт, удивляясь про себя: все врачи, что ли, одинаковые? – Хелен Кент, заведующая пансионом, построенным Скиннером для всех инвалидов округи, «курощала» его, владельца, но и пациента, именно так – спокойной иронией на грани сарказма.
Отредактировано Буси (2013-07-05 15:24:22)
С безжалостной методичностью коллекционера, Казутака Мураки с детства делил на типы и категории и классифицировал предметы, людей, явления, события. Сурпулезно и методично он день за днем выстраивал сложную систему, которая оказалась достаточно гибкой, чтобы просуществовать уже более десяти лет. Люди делились на разные категории, одной из которых были пациенты доктора Мураки и не-пациенты. Последних было, разумеется, больше, но первым жилось, несомненно, интереснее. Правда, некоторым не очень долго.
Свое пресловутое «кладбище» Казутака пополнял так же регулярно, как в юности – коллекцию викторианских кукол с фарфоровыми лицами. Но уж если решал, что Смерть ему задолжала, то отнимал у нее даже самых, казалось бы, безнадежных больных. Таких как принцесса Цубаки, знаменитая китайская циркачка Ли Айлин, маленький мальчик Даниэль из города Портсмута, чья старшая сестра однажды разбила копилку, чтобы купить в аптеке «чудо», способное спасти жизнь ее брата, то самое «чудо», на которое у их родителей не было денег. И там в аптеке она рассказала иностранцу , заступившемуся перед аптекарем о своей мечте и когда тот спросил, сколько же она готова отдать за чудо, честно ответила: «все, что у меня есть», - и протянула ему горсть мелочи.
А после повела доктора к себе домой – знакомить с родителями и братом.
Элис Доэрти платила до сих пор, поскольку «всё» не измерялось детскими сбережениями, а Мураки был строгим кредитором.
Брат ее, к слову, вырос пустым и никчемным человеком.
Прежде чем прийти в медицинский бокс корабля, Казутака навестил маленькую Цубаки, как всегда по утрам и перед сном, чтобы лично проследить за тем, как девушка принимает лекарства. И только удостоверившись, что с самой ценной его пациенткой всё в порядке, отправился узнать о состоянии Скиннера.
Пожалуй, если бы мисс Бартез не довезла своего подопечного до медицинского отсека, Казутака даже не удосужился бы справиться о его состоянии, но к тому времени, когда Мураки, наконец, прошел в свой кабинет, стараниями дежурного врача, приступ Рэймонда Скиннера был снят. Отправив блондинку за завтраком на двоих и попросив не торопиться, Мураки сам взялся за ручки кресла, заметив при этом негромко:
- Смиритесь с неизбежным, мистер Скиннер, и уделите внимание превентивным мерам. В данном случае, пожертвуйте четвертью часа своего времени, чтобы избежать в будущем себя от моих визитов. И не бойтесь, - голос Мураки звучал с тем покровительственно-неприятным оттенком, который выбешивает собеседников, рождая в людях закономерное, агонистическое желание спорить и отстаивать свои позиции, убеждения, заблуждения и иллюзорные права на свободу и независимость, - я не собираюсь проверять вашу память о былых приключениях и знания о болезнях и психических отклонениях родителей.
Отконвоировав Скиннера в свой кабинет, Казутака предоставил тому относительную свободу, пока передвигал стул и поинтересовался, так, между прочим:
- Вы были в игорном зале на третьей палубе? Казино «Королевы Камелии» - это основная причина, по которой большинство людей, отправляются в морские круизы именно на этом судне. Или вы не азартный человек?
Пока суд да дело, то есть пока мадемуазель Бартез, тихонько ворча, (что Рэймонд слушал краем уха, привыкнув за два-то года к подобному сетованию почти на уровне фонового шума), шла рядом с моторизованной коляской, только для того, чтобы на диво прыткий, когда не надо, подопечный не свернул, куда не надо, по дороге в медотсек, пока по-японски застенчивая и милая тетенька-врач собиралась ему, уже обсохшему и, в общем-то, продышавшемуся, колоть эуфиллин, (от которого больной решительно отказался, ибо заблевать стерильный кабинет меньше всего входило в его планы), Скиннер думал. Думал напряжённо, но не надсадно, всласть, кайфуя от сбора фактов и построения логических конструкций, припоминая чужие слова-действия и свои на них реакции.
Труд сей оказался не напрасным: путём сравнительного анализа поведения японского и шотландского врачей, Восьмой понял, на что он, собственно, ведётся, что его, чёрт побери, и заводит, в конце-то концов, заставляя прислушиваться, и слушаться – проницательность, ирония и спокойная властность. Признаки ума и силы, между прочим, показывающие, что этому человеку не зазорно и подчиниться... в случае необходимости. Сам Рэймонд не был ни глуп, ни слаб, но – тревожен и не уверен. Не, не в себе, (себя он отлично знал и любил), а в окружающем мире, в обстоятельствах. Природное упрямство не мешало бывшему штурману осознавать – иногда необходимо передоверить ответственность. Даже за себя. Потому что самая сильная воля подтачивается вечным напряжением, самый мощный дух изнуряется вечной борьбой …особенно, когда тело так нежданно и подло подводит. И если не давать себе иногда слабину и роздых, сломаешься непременно.
Так что, просто посидев в кабинете, полюбовавшись на вполне ненавистную обстановочку и подышав (так и быть, врачиху жалко, пусть ей спокойнее будет, да и компаньонка перестанет сверлить обеспокоенным взором) бронхолитическим аэрозолем из баллончика, Рэй уже выезжал из кабинета, когда… ох! – нагрянул-таки его светлость (в буквальном смысле) – доктор Мураки. Быстренько спровадив Клер, он вознамерился покатить коляску вручную, но эту героическую и бессмысленную попытку надорваться пресёк уже Восьмой, нажав на кнопку джойстика и мягко выводя своё транспортное средство из докторских рук.
− Превентивные меры... да, − без всякого притворства вздохнул Скиннер, закатываясь снова в кабиенет. − Всё-таки Клер в чём-то права, я упрямый идиот. Но я не боюсь, − честно и сам удивляясь, насколько спокойно, отозвался Восьмой на подначку. − Вот этого не боюсь точно, рассказать про свои приключенья мне не в труд, ну почти… − Рэй замялся, ибо чуток слукавил... ну ладно, не чуток! – как-никак постстрессовое расстройство в анамнезе, и травмирующих воспоминаний всё же хотелось избежать, однако, чего уж там, белизна кабинета и самого доктора была куда бóльшим «спусковым крючком», чем более-менее вдумчивые разговоры. − …а психических отклонений у родителей нет. Зато у меня есть. Свои.
Нет, ну глупо же отрицать очевидное.
− Азартный. Даже весьма азартный я человек, − по-настоящему непринуждённо ответил он на вопрос доктора, глядя ему в лицо и отстранённо любуясь ледяным отблеском стёкол в тонких, почти невидимых очках. − Только казино мне без надобности, потому что мой азарт направляется не на азартные игры… я использую его, как ресурс.
Отредактировано Буси (2013-06-25 20:19:28)
Дистанцию Скиннер держал уверенно и безапелляционно, и весь его облик заявлял о нелюбви к медицинским кабинетам, процедурам и стандартным расспросам врачей. Люди, обреченные значительную часть своей жизни проводить в больнице, в большинстве своем, делятся на две категории: тех, кто иппохондрически смакует свои действительные и мнимые недуги, ответственно следит за тем, как проходят процедуры и может на память назвать прописанные ему лекарства и дозировку, и тех, кто при любом удобном случае заявляет, словно упражняясь в аутотренинге: «идите, доктор, на ***. Я совершенно здоров». Даже если это не так.
Совсем не так, как в случае с Рэймондом Скиннером.
- А у кого их нет, этих девиаций, - равнодушно пожал плечами Мураки, добавив в коллекцию выводов и впечатлений о новом знакомом еще один пункт.
Скиннер был совершенно адекватен и психически здоров, зато патологически склонен к рефлексии и разного рода психологическим экспериментам над самим собой, что было неизбежно для человека, которому жизнь подарила сомнительную радость вечного поединка с самим собой, игру на преодоление, в корой никогда не будет ни финиша, ни выигрыша.
- Я в юности коллекционировал викторианских кукол. Мой пра-прадед был священником англиканской церкви, приехавшим в Японию с христианской миссией. После одна из его дочерей вышла замуж за японца и даже пыталась остаться здесь, но не сложилось. Думаю, не стоит объяснять причины. Они очевидны.
Откровение это было всего лишь маленьким авансом, взносом Мураки в банк предстоящего разговора, каковой не являлся ни сбором анамнеза, ни попыткой подружиться с гайджином.
- И для чего, если не секрет? – подхватил он признание Скиннера и откинулся на спинку стула с видом человека, у которого бесконечно много времени, чтобы слушать рассказы и рассуждения собеседника.
В расчете доктора на «первый-второй» вкралась ошибка: Рэймонд Эдвард Скиннер ко второй категории не принадлежал, впрочем, как не принадлежал и к первой безраздельно. Бывший штурман был слишком честен с собой и слишком трезв, чтобы обманывать себя в части физического состояния, чтобы строить для себя иллюзии, а из себя строить здоровяка, посылающего не нужных ему врачей в пешее эротическое путешествие. Подобно упомянутым ипохондрикам, свой изувеченный организм он знал от и до, но не потому, что любил болеть, а именно потому что очень не любил, и потому старался минимизировать риски ввалиться в отвратительное болото слабости и никчемности, чтобы самому не ощущать себя предметом жалости, и других, окружающих, не затруднять заботами. Себя больного Рэй терпеть не мог, поэтому – вот парадокс! – берёгся. И про лекарства свои всё знал досконально, чего-от-чего-почему-сколько (отказался же вот от эуфиллина, потому как рвало от него бывшего штурмана, как упившегося суслика), и про то, что на сквозняк попадать нежелательно, но! При этом иногда он отрывался, на всю катушку используя те крохи свободы, которые ему были позволительны, чтобы совсем уж не превратиться в иссушенную недугом духовную мумию, забывшую о радостях жизни.
− Ну да, нет здоровых, есть недообследованные, − легко откликнулся шотландец известной шуткой про врачей. Тема девиаций его смущала менее всего, то есть вовсе не смущала.
Он даже начал успокаиваться, отсекая вниманием обстановку – мол, просто сидим, беседуем, можно забыть, что в медицинском кабинете.
Доктора он внимательно слушал, устроившись, не горбился, беря колено в замок из пальцев, но поза вроде бы закрытости, как бубнили все поп-учебники по психологии, в его исполнении почему-то выглядела просто удобной, уютной даже. Рэй умел слушать, потому ему не приходилось никого расспрашивать – это он считал невежливостью, да и зачем? Люди сами рассказыают то, что считают нужным, а то, что утаивают, вызнавать не нужно, это уважение границ чужой свободы.
– У меня прабабушка – японка, – улыбнулся Восьмой, навсегда запоминая сказанное Мураки-саном. – Прадедушка-моряк привез себе жену из Нагасаки, их история похожа на сказку о Чио-Чио-сан, но без трагической концовки. − Уголки его губ снова дрогнули в улыбке, теперь смущённой: − А в юности я собирал русские пословицы, вот такая странная коллекция. Но я до сих пор все их помню.
Он легонько хмыкнул – в старом блокноте с твердой синей обложкой уже не было нужды, все короткие крылатые фразы действительно были заучены наизусть и активно использвались в устной речи писателя, но сам блокнот всё же хранился и сейчас на дне одного из чемоданов.
− Азарт-то для чего? – переспросил он, чуть приподняв бровь. − Ну-у… цели могут быть разными, но чаще всего – для того, чтобы сделать нечто не желаемое. Через «не хочу», или даже «через не могу». Как говорил дон Хуан Матус: «За сделанные засчитываются за день только те дела, которые тебе делать не хотелось».
Выслушав Скиннера, Мураки смешливо хмыкнул.
- Если рассуждать, следуя логике дона Хуана, то человек, которому просто нравится заниматься своим делом, получающий удовольствие от жизни и событий – априори ничего не делает. Ну да оставим псевдомистические художественные откровения на совести автора. Во всяком случае, самодисциплина еще никому не вредила, но быть может однажды, когда судьба даст вам еще один шанс, вы сумеете найти в себе желание и уверенность рискнуть… всем.
Глядя на Скиннера, Мураки не сомневался, что тот непременно рискнет.
- Но если вы на «Королеве Камелии» не ради казино, красивых и доступных женщин, или полезных знакомств, то зачем? Долететь до Гонконга на самолете гораздо быстрее и намного дешевле, и что-то мне подскажет, что приключения, подобные тем, что выпали на долю пассажиров титаника в цену билета на этот корабль не входят, так что самые острые ощущения, которые здесь можно испытать – это обострение морской болезни во время скорого шторма.
Шутил, но не улыбался. И не спешил спрашивать о том, что, собственно, интересовало его в прошлом Скиннера.
− Да я вообще бездельник, если так рассуждать, − в ответ Восьмой тоже смешливо хмыкнул. − Занимаюсь всю жизнь только тем, что больше всего люблю и лучше всего умею. Как говорится «Найди себе дело по душе – и тебе больше никогда не придётся работать».
При упоминании «совести автора» Скиннер нахмурился-улыбнулся – да, вот так, почти одновременно, ибо сам он был автором весьма совестливым и абсолютно бессовестным – в одно и то же время. Он был болезненно правдив даже в фантазиях и совершенно бесстыден в открытости чувств и мыслей на страницах своих романов.
«А док не поклонник Кастанеды…» − про себя отметил шотландец. − «Жаль, а то была бы точка соприкосновения… общий диагноз так сближает!» – эта мысль вызывала новую улыбку, лукавую. Нося прозвище Буси, Рэймонд как-то на досуге даже написал эссе в стиле рэнга «Бусидо, или Путь Воина по разные стороны океана», в сравнении и перекличке нанизывая на нить смысла фрагменты Хагакурэ и Учения дона Хуана.
− Риск – дело благородное, − благожелательно, но и безлично пока, расхожей цитатой, откликнулся он на неясный намёк врача.
Вот намёков Скиннер не любил, не понимал от слова «вообще», не умел их разгадывать, потому что не использовал их сам, виртуозно оперируя словами, как профессиональным инструментом писателя, и, если и играя смыслами, то очень точно и чётко. Он решил не додумывать дикую отсебятину на тему «о чём Мураки-сан хотел сказать, но побоялся⁄постеснялся меня-такого-красивого», а просто подождать развития событий… и беседы. На продолжительный вопрос о цели пребывания на лайнере, (еле сдержав усмешку при сравнении «Королевы Камелии» с «Титаником») он ответил коротко, безупречно вежливо и формально правдиво:
− Я путешествую. Мой врач рекомендовал мне морские прогулки. − И, смягчив сдержанность и этой фразы улыбкой, добавил для затравки: − Значит, приключения с остринкой мне совсем не грозят – хорош я был бы штурман и почти космонавт, если б страдал от морской болезни.
Отредактировано Буси (2013-07-05 15:30:00)
«Ну да, что еще рекомендовать человеку в инвалидной коляске, - мысленно поехидствовал Казутака, внимательно выслушав ответ англичанина, - не штурмовать же горные вершины и не нырять с аквалангом на коралловых рифах. Отельный отдых, круизы с комфортом и свежий воздух, порой губительный для легких».
Своим пациентам Мураки рекомендовал точно то же самое, прекрасно сознавая, когда рекомендации такого рода являлись лишь проявлением якобы личного внимания.
- «Почти», - это невинное, казалось бы слово, зацепило внимание мужчины. Взгляд его изменился, стал оценивающим и колючим, словно Мураки прикидывал степень чувствительности собеседника к высказываниям далеким от стандартов политкорректности, - «почти» не бывает, мистер Скиннер, - произнес он, наконец, - «почти» актрисы играют лишь страсть в постели с любовниками, почти врачи всегда готовы дать совет соседям, ставя диагнозы по справочникам и полету птиц, почти музыканты рассказывают друзьям о том, как были подающими надежды детьми.
Мураки выдвинул ящик своего стола, достал начатую уже упаковку салфеток, а после, непринужденно-элегантным жестом снял очки и продолжил свои размышления вслух, тщательно протирая тонкие линзы. Светлые пряди челки едва скрывали изуродованный глаз, но Казутаку не особенно волновало внимание людей к его старому увечью, потому взгляда от лица Скиннера доктор не отвел.
- «Почти» - это признание собственной неудачи и неготовности к чему-либо в настоящий момент времени, сколько бы это настоящее не длилось. Это хорошо понимается, когда не можешь сказать, что пациент почти вышел из комы или женщина, безуспешно лечащаяся от бесплодия на протяжении десяти лет почти беременна, только потому, что, согласно анализам и обследованию, их состояние несколько изменилось. А без скидок на «почти», мистер Скиннер, вы путешественник и…?
Мураки даже не пытался быть приятным, поскольку не считал, что его собеседник нуждается в каких-то скидках, жалости или страдает от недостатка общения, но тем не менее, англичанин его заинтересовал. Не как пациент, но как личность достаточно сильная, чтобы не смириться с необходимостью жить в рамках «ограниченных возможностей».
Клюнул. − Восьмой спрятал усмешку.
Он не зря сказал то, что сказал. Словцо занятное – это Рэймонд понял ещё в детстве, рассказывая истории приятелям – наполовину прочитанные, наполовину выдуманные самолично. До чего же ему нравилось делать хмурое лицо, говоря «И он умер…», а потом заговорщицки подмигивать, глядя на вытянувшиеся разочарованно физиономии, и вкрадчиво так добавлять: «…почти»!
− Вы правы, доктор, «почти» − слово коварное.
Рэй уже не улыбался, ибо доктор говорил о более чем серьёзных и даже трагичных вещах, суховатость, сдержанность и безжалостность речевой манеры это только подчёркивала. Всё-таки, как ни исхитряйся делать вид, будто это просто в меру милая, и ни к чему особо не обязывающая беседа с человеком небезынтересным, а стены давят… и наводят на определённого рода темы. Неизбежно.
«Да, он мне интересен», − признался себе Скиннер, внимательно следя за манипуляциями доктора с пачкой салфеток, отдельно взятой\вытащенной салфеткой и очками. К очкарикам бывший штурман почему-то относился с непонятной ему самому нежностью. − «Может, как раз потому интересен, что несколько пугает».
Однако… Рэймонд Эдвард был устроен парадоксально – со страхом своим он справлялся исключительно тем, что смотрел ему в глаза. В данном случае – глаза были человеческие… вроде бы.
«Да никак ещё один одноглазый!» – искренне развеселился на миг шотландец. − «Етишкина жить…» − про себя повторил он смешное ругательство, услышанное как-то от своего казахского друга в те времена, когда слово «почти» примыкало к слову «космонавт» в предвкушающем значении «ещё немножко – и вот оно!». − «Везёт же мне на кривых на один глаз врачей, а? Любит меня всё же Отец Битв, видать, является своими аватарами на перепутье…»
− Нет ничего, кроме текущего момента, − прямо и остро взглянув в лицо врача, сказал Восьмой так твёрдо, что это прозвучало даже жёстко. Это кредо он впитал всем существом и жил по нему, даже не зная ещё этой отточенной формулировки. − Теперь это «почти» означает «навсегда упущенный шанс». Я путешественник и… рассказчик о том, чего никогда не случится наяву.
Отредактировано Буси (2013-07-05 15:33:33)
Надев очки, доктор Мураки едва заметно кивнул.
- Мой жизненный опыт показывает, что порой то, что кажется невероятным и невозможным становится даже обыденностью. Чудеса происходят в мелочах, а встречи не случаются просто так. К слову, скоро вернется ваша компаньонка, и, надеюсь, все же с завтраком на двоих, а не троих. Меня с детства приучили не делить стол и досуг с прислугой.
Вот так хирургически точно, одной фразой, Казутака отсек для Скиннера возможность спрятаться за юбкой, за улыбками и шутками мисс Бартез, за ее заботой и участием. Даже зная Скиннера чуть более четверти часа с момента первой встречи, Казутака обозначил его белокурую и милую сиделку, как якорь, приковывающий человека к бессмысленной убежденности, что он может купить надежность и поддержку.
Клер действиельно появилась на пороге кабинета спустя пару минут, толкая перед собой столик на колесиках, сервированный на две персоны.
Во всяком случае, девушка оказалась то ли достаточно умна, то ли хорошо вышколена, чтобы не лезть в разговор своего нанимателя и корабельного врача. Сказав Рэймонду, что подождет его на палубе, Клер бросила обеспокоенный взгляд на врача, но воздержалась от вопросов.
Ушла.
- А кофе успел остыть, - недовольно поджал губы Мураки, когда подошел к оставленному девушкой столику и коснулся кончиками пальцев своей чашки. Придется обойтись без сливок. Вам? – он вопросительно взглянул на Рэя, - со сливками или чёрный?
Когда Скиннер определился в своих предпочтениях, Мураки, возвратился к прерванной беседе:
- Мы остановились на несбыточном. И ваших рассказах об этом. Они предназначены только для узкого круга или для широкой публики, если не секрет?
Кофе горчил, словно зерна были пережарены.
Почти незаметный кивок доктора Рэймонд всё-таки заметил, понял его, как свидетельство того, что его выслушали. Не поняли, не приняли его точку зрения, просто выслушали. Собственно, и достаточно – пока-то на понимание с согласием Скиннер и не рассчитывал, а потому реагировать не стал никак, и на заявление Мураки об отношении с наёмными помощниками – тоже. Выслушал – и ладно. Им с доктором на одной территории не жить, (ну не похож этот доктор на Ватсона!), прислугу вместе не держать, так какого фига спорить и что-то доказывать? Каждый пусть со своим мнением остаётся, Рэй-то терпеть не мог завтракать один, да и Клер всегда воспринимал, скорей всего, как серьёзную младшую сестрёнку, которой нравится играть в строгость при самой искренней привязанности и заботе – ещё с тех пор, как они жили с Жанной. Жена ушла, замужняя Клер – осталась с ним, для него это о многом сказало.
Тем не менее, он заговорил, легко подхватывая другую тему, поднятую доктором:
− Встречи не случайны, ноосфера существует, а чудеса… − Рэй улыбнулся только глазами, − …как подсказывает мой жизненный опыт, − он почти точно скопировал интонацию врача, выделив, правда, немного слово «мой», − происходит с теми, кто не упускает подброшенных жизнью возможностей, ибо они появляются с завидным постоянством.
Он помолчал, как-то вдруг устав, не от беседы, а просто – всё же пока его отдых являлся таковым чисто номинально, позапрошлую ночь заняли сборы и погрузка на лайнер, эта ночь порадовала его всего часом беспокойной дремоты… так что, когда он поднял взгляд на вкатившую столик компаньонку, улыбка получилась особенно мягкой, нежной почти. Клариче, умница, всё поняла правильно (всё-таки узнала она Восьмого, как облупленного) и посмотрела особенно озабоченно. И на доктора тоже – не видите, мол, что ли, до ручки этот ханурик уже дошёл. Шотландец сделал строгие глаза и слегка качнул головой – не надо, не сейчас, иди. Девушка вышла, её место у столика занял доктор, сообщивший печальную новость об остывании кофе.
− Чёрный, − отозвался бывший штурман. − Две ложки сахара. А сливки… в другой раз.
«Если он будет.
Впрочем… нет ничего, кроме текущего момента». − Рэймонд не знал, что уголки его губ дрогнули-таки в улыбке.
− Узкий круг не греет моего честолюбия, − эту ухмылку он скрыть и не пытался. − Никогда не понимал снобов от литературы. Я хочу, чтоб меня читали, не только… и не столько потому, что это приносит доход.
Отредактировано Буси (2013-07-05 15:37:12)
Проверять людей на прочность – дело неблагодарное. Ломаются, срываются, в визг, в фальцет, в лязг изношенного механизма нервной системы - грубость, вопросы вроде «что вам отменя нужно?» или резкости без повода. Мураки не испытывал жалости ни к кому, даже при понимании состояния собеседника, знании его проблем, бед и чаяний. Так и сейчас, он был непроницаемо вежлив и не делал Скинеру ни скидок, ни поблажек.
Даже не осведомился о самочувствии после приступа кашля, словно забыл о нем.
Гнул. Несильно, без желания переломить англичанина или что-то изменить в его взглядах.
- Вот как.
И больше не добавил ничего, даже не изображая интереса к творчеству Скиннера.
Зато позволил мысли лениво и невзначай посмаковать коротенькое словосочетание «в другой раз».
А почему бы и нет?
И в возможностях Мураки сделать так, чтобы этот другой раз наступил достаточно скоро. Препарировать прошлое этого человека было все же занятнее, чем выслушивать пустое щебетание Цубаки-химе или разговоры политиков и воротил бизнеса, собравшихся на этом корабле не только ради морского воздуха, азартных игр и отдыха.
Кровавый урожай уже собран, надежно упакован и ожидает прибытия «Королевы Камелии» в Гонконг, и старые развалины, тешащие слабые позывы похоти ждут в нетерпении своей очереди оказаться на операционном столе доктора Мураки. А сам он, словно последний нищий на этой земле, переводит жизнь и смерть в йены и доллары, и чем больше нулей в сумме на его счету, тем больше ему не хватает для воплощения очередного замысла, покупки оборудования для клиники, или раритетных вещей, имеющих сакральное значение, неведомое большинству людей.
- Я проведаю Вас, если разыграется буря, - сообщил он Скиннеру, - и не считайте, прошу, это излишней заботой. Мне будет приятно увидеть Вас снова за завтраком, а не справляться к полудню о вашем самочувствии.
«Вот так. Он спросил, я ответил. Ничего лишнего и почти ничего личного». - Скиннер отчего-то был доволен тем, что разговор пошёл так. Вернее, иссяк так. Умница-доктор не напомнил даже намёком о минутах рэевой слабости и… глупости – будто и не случалось никакого приступа, слава японской деликатности.
«Вот и правильно: было – прошло, дышится нормально, чего трястись надо мной, как над малолетней принцессой… без горошины, но на колёсиках?..»
Восьмого ничуть не задело равнодушие Мураки к его трудам; не хватало ещё досужих рассуждений о литературе. Нет – и слава богу, потому что неизвестно, чего хуже: лицемерный якобы интерес из вежливости, или искренние фанатские писки и визги. (Хотя, опять же, и на записного поклонника талантов этот доктор не походил). Рэймонд давно достиг того уровня писательской и просто человеческой самодостаточности, чтобы не желать нравиться всем встречным и поперечным, всем без исключения, независимо от того, нравятся ли ему они сами, читатели и почитатели. Его честолюбие в этот ранний час ещё сладко подрёмывало, или сам бывший штурман уже слишком утомился, несмотря на самое начало дня, так что, радуясь тишине, опустив ресницы, он спокойно пил и вправду приостывший кофе, в котором явно не хватало сахара, (хотя шотландец сам видел, как доктор клал две запрошенные ложки). Списывать вкусовые изъяны напитка на влияние собственных эмоций Восьмой счёл банальным, а мысль расценить горечь кофе, как предзнаменование грядущих утрат и разочарований в малость разлохмаченную ветром голову даже не пришла – насмешек разума испугалась.
Допивая, Рэй обнаружил на самом дне густую липкую массу – сахар просто не размешался, но теперь это было неважно.
«Что за этим морем, кто ответит мне?..
Чаша жизни выпита, лишь глоток на дне», – вспомнилась вдруг строфа псевдоэльфийской баллады, самим же Скиннером и написанной в юности. Рэй покивал и этим строчкам, и словам доктора.
– Хорошо, Мураки-сама, каюта номер 208, думаю, найдёте, а я буду рад видеть Вас у себя, если погода всё-таки покажет норов, – поставив чашку, спокойно улыбнулся шотландец, почти не сомневаясь, что встреча состоится – спина в качестве втюханного судьбой барометра никогда не врала. – Спасибо за такт, по излишней опеке у меня Клер специалист, утомительно это. Обещаю себя беречь и всего Вам доброго, – он уважительно поклонился доктору, не сгибая спины, (в чём весьма помогал корсет под рубашкой), и выкатился из кабинета.
Отредактировано Буси (2013-07-05 15:41:40)
Вы здесь » Перекрёсток » Отрывной календарь » YmM-1 "Попутный ветер"